1917 – 1924 Стихи Маяковского. Часть 2. (Маяковский В. В.)

Имя этой теме

В начале двадцатых годов Маяковский написал две поэмы о любви.

Некоторыми критиками и читателями они были восприняты как «отступление» поэта, отход в область «абстрактных» переживаний. Поэту напоминали его же слова:

Кому это интересно,

что — «Ах, вот бедненький!

Как он любил

и каким он был несчастным...»?

Казалось бы, для упреков были все основания: страна жила трудно, не хватало самого необходимого: хлеба, одежды, металла, бумаги... Каждый шаг вперед требовал неимоверных, героических усилий, огромного напряжения всех человеческих возможностей — физических, волевых, духовных.

И все-таки не правы были суровые критики.

Маяковский уловил насущнейшую потребность эпохи.

В атмосфере трудовых будней уже жило радостное ощущение: «Мы победили!» Мы строим и построим социализм, создадим новое, небывалое общество свободных людей. Именно это ощущение владело поэтом, но оно вызывало не безмятежную успокоенность, а напряженные раздумья. В незавершенной поэме «IV Интернационал», предвидя, что «будет час жития сытого, в булках, в калачах», поэт ставил далее «огромнейший знак вопроса»:

Коммуна!

Кто будет пить молоко из реки ея? Кто берег-кисель расхлебает опоен? Какие их мысли? Любови какие? Какое чувство? Желанье какое?

Молочные реки и кисельные берега не насытят духовной жажды, материальное изобилие неизбежно поставит перед человечеством проблему других ценностей — идейных, нравственных, эстетических. Кажется, что поэт через головы своих современников обращается прямо к нам, в семидесятые годы!

Маяковский решал задачи своего времени, когда мещанская, мелкобуржуазная психология только начинала отступать — монолит собственнического мировоззрения был расколот молниями революции, но до основательного его разрушения было еще далеко... Впереди была напряженнейшая борьба за душу человека, за величие его идеалов и красоту помыслов? за благородство чувств и поступков.

Особенно много споров, дискуссий и обсуждений возникало в те годы вокруг «проблемы пола»: так чаще всего именовали область интимнейших отношений мужчины и женщины — любви, брака, семейного быта. Появились ужасно «р-р-революционные», а на деле мелкобуржуазные теории «свободной любви», «стакана воды», «бескрылого Эроса». С полной серьезностью доказывалось, что любовь в ее идеально-духовном проявлении — с мечтами, восторгами, сложными переживаниями — это ненужная роскошь. Пролетарий-де должен «экономить» душевные силы для общих дел.

Отношение к любви как к чему-то необязательному, третьестепенному, даже излишнему, проникло в художественную литературу, на страницы массовых молодежных изданий.

Маяковский не мог молчать. Он выступил в защиту любви, воспев ее как великое, исключительное, всепоглощающее чувство, как самое великолепное приобретение человека.

Поэма «Люблю» (1922) — это первое после революции обращение к теме, занявшей так много места в ранней лирике Маяковского. И это первое произведение о любви, в котором слышится радость, господствует ликующее настроение освобождения от страданий, душевной исцеленности.

Как и раньше, «любовь» у поэта — понятие (и чувство!) всеохватывающее, это отношение к женщине и отношение к миру, это жизнь, свобода, поэзия.

Радужные краски, счастливые интонации, торжественные клятвы в любви и верности отразили не мимолетное настроение, а социальный оптимизм поэта, его веру в реальность высокого коммунистического идеала.

Эта вера никогда уже не оставит Маяковского, но он не мог ждать. Поэт страстно хотел, чтобы идеальные человеческие отношения сложились немедленно, сейчас. И в то же время он прекрасно видел трудноодолимые препятствия, возникавшие на пути к новому человеческому «общежитию»: отсталость, бедность, цепкую власть мещанской психологии над душами людей. Романтический максимализм опровергался доводами разума, нетерпение сердца отвергало рациональный расчет... Эта драматическая коллизия легла в основу второй поэмы.

«Про это» (1923) — пожалуй, самое сложное, самое трудное для понимания произведение Маяковского. В поэме много замысловатых метафор, реальные ситуации то и дело переходят в фантастические, живые люди соседствуют с литературными персонажами — все это создает целую систему аллегорий, иносказаний и символов.

В сложности повествования отразилась мучительность поисков. Читатель найдет здесь лишь пролог и эпилог поэмы. В начале первой части поэт формулирует тему:

«Он» и «она» баллада моя. Не страшно нов я. Страшно то,

что «он» — это я и то, что «она» —

моя.

Вечное и сегодняшнее, общее и индивидуальное, «алгебра» любви и живое, трепетное, не поддающееся рациональным запретам чувство! Каждый любит «по-своему», но разве в этом «своем» не присутствует общее — социально-историческое, классовое, уровень общественного развития? «И полно, Таня! В эти лета мы не слыхали про любовь...» — отвечает няня пушкинской Татьяне на вопрос, была ли она «влюблена». Дело здесь, конечно, не в различии характеров: чувство подневольной девушки не могло вылиться в те же формы, что и чувство образованной дворянки. «По-своему» любит не только каждый отдельный человек, но и каждая социальная группа, каждое поколение человечества.

Герой поэмы «Про это» жаждет любви, достойной человека нового общества — высокой, чистой, свободной от мелочных расчетов и мещанских предрассудков. Однако его чувство — большое, бурное, неукротимое — не находит ответного отклика, и герой обнаруживает в себе древнее, «времен троглодитских» чудище, физически ощущает, как сквозь него, «мозг поборов, проскребается зверь» — ревность.

Метафора «ревность-зверь» реализуется далее в картину плачущего человека-медведя, слезы героя соединяются с водами рек и океанов, а сам он на подушке-льдине выплывает из своей комнатки на просторы пространства и времени...

Герой поэмы «Про это» встречается с героем поэмы «Человек», который, как мы помним, «сердце флагом поднял», чудо любви и человечности противопоставил обычаям и нормам буржуазного общества. Человек удерживает героя поэмы «Про это» от малодушной попытки найти счастье только «вдвоем»:

— Стой!

Я пришел из-за семи лет,

из-за верст шести ста,

пришел приказать:

Нет!

Пришел повелеть:

Оставь!

Оставь!

Не надо

ни слова,

ни просьбы.

Что толку '—

тебе

одному

удалось бы?!

Жду,

чтоб землей обезлюбленной

вместе,

чтоб всей

мировой

человечьей гущей.

Семь лет стою,

буду и двести стоять пригвожденный,

этого ждущий.

Для достижения личного счастья герой вступает в борьбу со вселенским мещанством, он зовет за собой других, молит, просит, грозит, агитирует... И терпит полное поражение, снова, как и в ранних поэмах, отправляясь в межзвездное плавание.

Но терпит поражение герой, а не поэт. Написанное с огромной лирической силой и убежденностью письмо в будущее («Прошение на имя...») снова утверждает идеал высокого соединения любви и жизни, человека и человечества.

Нынче нами шар земной заверчен.

Не только тема любви, но и другие «вечные» лирические темы насыщаются у Маяковского воздухом

современности, традиционно-литературное вступает в контакт с повседневностью, с нуждами и заботами текущего дня.

Все чаще в лирике поэта возникают патриотические мотивы, гордость своей Родиной, вырвавшейся вперед. «Вот моя рабочая страна, одна в огромном мире», — восклицает Маяковский в стихотворении «Киев».

Стихи «Моя речь на Генуэзской конференции», «Универсальный ответ», «О том, как у Керзона...» написаны в тот период, когда международный капитализм, потерпев неудачу в вооруженных схватках, организовал дипломатическую войну против СССР. Ноты, ультиматумы, клеветнические обвинения, наглые претензии и угрозы сыпались со всех сторон — от президента буржуазной Франции Пуанкаре, от английского премьера Ллойд-Джорджа, от разных правительств и государств. Министр иностранных дел Великобритании Керзон за один месяц (май 1923 года) умудрился предъявить Советскому правительству два провокационных ультиматума! Хлесткие «речи» и «ответы» Маяковского отразили общий взрыв негодования советского народа. Голосом поэта революционная Россия говорила со всем миром, отстаивая свое достоинство и свою независимость.

Все важные, крупные события в жизни молодого государства получали прямой или косвенный отклик в лирике Маяковского. Развитие молодежного движения, рост рядов юных строителей социализма он приветствовал «Маршем комсомольца» и «Молодой гвардией» — громкими, задорными стихами, предназначенными для чтения вслух, коллективной декламации (стихи тогда часто читали хором на митингах и демонстрациях, в концертных залах и на сценических площадках).

Но были события и явления, которые выходили на первый план, захватывали душу и воображение, становились главными предметами лирики Маяковского. В громаду любви Маяковского все крепче входит образ его великого современника — образ Ленина.

Первое стихотворение о Ленине поэт написал в апреле 1920 года, когда отмечалось 50-летие со дня рождения вождя революции. В поэтической биографии Маяковского это произведение занимает важнейшее место: оно стало связующим звеном между собирательным образом Человека, созданным в ранней лирике, и самым «человечным человеком» — в поэме «Владимир Ильич Ленин». Но по пафосу и поэтике стихотворение, названное конкретно-уважительно «Владимир Ильич!», еще довольно абстрактно. Оно построено на олицетворении-гиперболе: Ленин — голова мира, мозг мира.

Между тем мысль о великом Человеке, который на практике осуществил то, о чем поэт мог только мечтать, постоянно жила в сознании Маяковского. Об этом свидетельствуют черновики незаконченной поэмы «Пятый Интернационал» и «Про это» —- они сохранили упоминания и наброски эпизодов, в которых появляется образ Ленина. Судя по всему, поэт не спешил обнародовать свои размышления — слишком серьезной и ответственной была задача.

В 1923 году, в дни, когда состояние здоровья Ленина стало угрожающим, в газетах, на стенах домов и учреждений появились правительственные бюллетени. Вся страна затаив дыхание ежедневно следила за ходом болезни, горестно внимая сообщениям о температуре, частоте пульса, самочувствии...

Стихотворение «Мы не верим!», написанное в те дни, по эмоциональному накалу, экспрессии выражения, какой-то большой человеческой взволнованности, бесспорно, принадлежит к числу лирических шедевров.

Грандиозность метафор оправдана силой переживания, интонацией предельного горя, отчаянным упреком всему мирозданию: «Как же так?! Весна и... болезнь!!!» Какой исполинский образ в строках:

Вечно будет ленинское сердце клокотать

у революции в груди.

Революция и ее вождь выступают здесь как одно целое, причем целое пульсирующее, живое, человечное, вызывающее симпатии и любовь.

Смерть Ленина потрясла поэта. Маяковский бродил по улицам морозной Москвы, присоединялся к людскому потоку, нескончаемой чередой вливавшемуся в двери Дома Союзов, шел вместе со всеми на Красную площадь — смотрел, слушал и думал, думал...

С этих раздумий началась поэма о Ленине. «Началась» для поэта и начинается для читателя. «Что он сделал? Кто он и откуда? Почему ему такая почесть?» — вот вопросы, которые формулируются сразу же, на первых страницах. Как и в предшествующей поэме, задача огромной сложности, проблема, над которой будут размышлять еще многие поколения художников, выражена четко и лаконично.

Современному читателю может показаться, что ответы нашлись легко, что поэма написана сразу, в один присест. Впечатления тяжелых январских дней, когда Москва, страна, все человечество прощались с Ильичей, переданы необычайно ярко, зримо, в сиюминутной свежести. Однако прошло много месяцев, прежде чем поэт счел работу оконченной и написал вступительную фразу: «Российской Коммунистической партии посвящаю».

Три части поэмы — это три этапа истории: до Ленина, при нем и после смерти вождя революции. Но это и три ступени художественного познания Ленина, три разных подхода к постижению тайны его величия.

В первой части дается общее, логико-публицистическое решение проблемы. Образы здесь крупны и плакатны — «худой и горба-стый... рабочий класс», «каменные туши заводов», «капитализма портрет родовой». История выступает пока в тенденциях и закономерностях, «ленинское» еще не соединилось с Лениным.

Вторая часть сохраняет обобщенные образы-категории, но они все более конкретизируются, срастаются с индивидуально очерченными образами-персонажами. Вместо «класса» появляются люди, выражающие классовое сознание («Я знал рабочего», «Я слышал рассказ крестьянина-сибирца»), «ленинское» прорастает в живом человеческом облике Владимира Ильича Ульянова. Повествование приобретает эпический характер, в поступи истории слышатся шаги Человека.

Ленин как эпический персонаж выступает в нескольких экспрессивных зарисовках Каждая деталь, любой штрих, напоминание, включенные в поэтический текст, становятся необычайно весомыми, выпуклыми, заметными Совсем немного места занимает картина «взбудораженного Смольного» и «незаметного Ленина», бочком прошедшего по гудящему коридору, но впечатляющая сила ее так велика, что она стала зерном советской драматургической Ленинианы Известный драматург Николай Погодин рассказывал, что работу над пьесой «Человек с ружьем» он начал со сцены, в которой солдат Иван Шадрин случайно встречается с Лениным в коридоре Смольного Сопоставьте эту хорошо известную по спектаклям и фильму сцену с емкими строками поэмы Маяковского, В какого-то парня

в обмотках,

лохматого,

уставил

без промаха бьющий глаз, как будто сердце

с-под слов выматывал,

как будто

душу

тащил из-под фраз.

Погодин в своей пьесе блестяще разработал предложенную поэтом ситуацию — и живой Ленин вышел на театральные подмостки, заговорил с экрана...

Столь же емки другие лаконичные эпизоды и описания, в которых создается поэтический портрет Ленина. Маяковский не обстоятельно живописует, а намечает черты, грани, аспекты ленинского облика — обыкновенный человек с характерным прищуром глаз, величественный народный трибун и, наконец, гигант, исполин, фигура которого будет всегда выделяться из круга его современников:

И оттуда,

на дни

оглядываясь эти,

голову Ленина

взвидишь сперва...

Лирика-любовь живет даже в сугубо публицистических и описательских строках поэмы, ее напор возрастает в эпической части, и, наконец, в финале, который публикуется в этом сборнике, — поток, лавина, эмоциональный взрыв. На едином дыхании, на одном порыве чувства Маяковский рисует картины народного горя и передает собственные ощущения; скорбь страны и личная скорбь сливаются в поэтический реквием. Ленинское после Ленина остается жить, оно породнилось с человеческим, личным, вошло в умы и сердца миллионов.

Назад