Козьма Прутков. Классик, которого не было. Часть 1. (Прутков Козьма)

Директор Пробирной Палатки и поэт, драматург, философ Козьма Прутков — фигура вымышленная, но так основательно утвердившаяся в русской литературе, что ему мог бы позавидовать иной реально существовавший писатель.

Вымышленное творчество Пруткова неотделимо от его вымышленной биографии, как неотделимы от них его внешность, черты характера... Он «смотрится» только в целом, неразделенном виде, таким его воспринимали современники, таким оп дожил до наших дней.

Случаев мистификаций и создания литературных масок не счесть. Но все они были обречены на короткую жизнь и в лучшем случае известны лишь литературоведам. Козьма Прутков завоевал народное признание.

По разнообразию жанров, в которых он работал, Козьма Петрович Прутков превзошел своих предтеч и современников: Рудого Панька, Ивана Петровича Белкина, Ивана Чернокнижникова, Конрада Лилиеншвагера, Якова Хама, Аполлона Капелышна и других.

Стихами он писал басни, эпиграммы, лирику, баллады. Не чужды ему были драматические жанры: комедия, водевиль, драма, мистерия, естественно-разговорное представление... В его прозе можно усмотреть автобиографический, публицистический, исторический и эпистолярный жанры. Он писал полемические статьи и проекты. И наконец, своими афоризмами прославился как философ.

До сих пор неясно, писал ли Козьма Прутков пародии, подражал ли знаменитым поэтам или был совершенно оригинальным писателем. Только настроишься на одну из этих трех его ипостасей, как тут же попадаешь впросак — по форме вроде бы одно, по содержанию другое, а пораскинешь умом, познакомишься поближе со всякими обстоятельствами его эпохи, и окажется там и третье, и четвертое, и пятое... Вот, казалось бы, дошел до дна, ан нет — не одно оно у произведения достопочтеннейшего Козьмы Петровича, а столько, что и со счету собьешься и уж не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать над несовершенством бытия и человеческой натуры, пачинаешь думать, что глупость мудра, а мудрость глупа, что банальные истины и в самом деле полны здравого смысла, а литературные изыски при всей их занятности оборачиваются недомыслием. Литературное тщеславие рождает парадоксы и выспренности, за которыми кроется все та же банальность, и даже в любом литературном абсурде и безумии есть своя логика.

Человеку свойственно обманывать себя, и литератору — особенно. Но в минуты прозрения он видит ярче других собственные недостатки и горько смеется пад ними. Себе-то правду говорить легко, другим — сложнее... Потому что горькой правды в чужих устах никто не любит. И тогда появляется потребность в Козьме Пруткове, в его витиеватой правде, в мудреце, надевшем личину простака...

Один из афоризмов Козьмы Пруткова гласит: «Не совсем понимаю, почему многие называют судьбу индейкою/ а не какою-либо другою, более па судьбу похожею птицею».

Творческую судьбу самого Козьмы Пруткова иначе как счастливою не назовешь. Употребляя в шутку и всерьез изречения писателя, иные не знают даже, кто породил эти меткие слова, потому что они теперь уже неотторжимые от нашей повседневной речи. Использование же афоризмов Козьмы Пруткова в газетных заголовках и статьях политических обозревателей и фельетонистов стало обычаем.

Басни Крылова и бессмертная комедия Грибоедова «Горе от ума» обогатили русский язык. Это известно из школьного курса литературы. Козьму Пруткова в школе «не проходят», а ведь он может соперничать с Крыловым и Грибоедовым глубоким проникновением в родиую речь плодов своего творчества.

Вот ты, читатель, обронишь иной раз мудрую фразу: «Что имеем, по храним; потерявши — плачем»—и сам того не знаешь, что повторил ее вслед за Козьмой Прутковым. Ты жалуешься, что у тебя остался «на сердце осадок» .

Ты предупреждаешь: «Держись начеку!»

Ты рассуждаешь: «Все говорят, что здоровье дороже всего; но никто этого не соблюдает».

А о Козьме Пруткове не думаешь!!!

Разве что, заметив: «Нельзя объять необъятное», — добавишь: «Как сказал Козьма Прутков». Да и то не всегда.

Другое дело — где собирал писатель эти плоды. В народе, разумеется. И, обогатив народную мудрость художественной формой, он возвратил ее народу.

Литературная деятельность Козьмы Пруткова протекала в пятидесятые — начале шестидесятых годов XIX века, в период острой политической и литературной борьбы. И хотя Козьма Петрович, в силу служебного положения и некоторых свойств своей личности, предпочитал стоять «над схваткой», он, как утверждал один из его создателей, «удостоился' занять в литературе особое, собственно ему принадлежащее место».

Создатели Козьмы Пруткова решили объявить о его кончине в 1863 году. Но прижизненная и посмертная слава его была так велика, что уже в 1873 году Н. В. Гербель включил стихотворения Пруткова в хрестоматию «Русские поэты в биографиях и образцах», отметив, что они «отличаются тем неподдельным, чисто русским юмором, которым так богата наша литература, справедливо гордящаяся целым рядом таких сатириков, как Кантемир, Фонвизин, Нарежный, Грибоедов, Гоголь, Казак-Луганский (Даль), Осповьяненко (Квитка) и Щедрин (Салтыков)».

Успех Козьмы Пруткова вызывал множество подражаний. Появились Козьмы Прутковы-младшие, его «дети» и проч. В дальнейшем же, вплоть до наших дней, было несметное число сыновей, внуков и даже правнуков Козьмы Пруткова. Уже первые подделки были расценены как безнадежное эпигонство.

Важной вехой в судьбе творческого наследия Козьмы Пруткова, призванной оградить его, защитить от подделок, было издание «Полного собрания сочинений» с портретом автора. Оно вышло в 1884 году.

Первый тираж (600 экземпляров) был раскуплен сразу же. В 1916 году вышло двенадцатое издание. В наше время насчитываются десятки изданий — от академических до иллюстрированных и карманных. Еще «при жизни» Козьма Прутков был чрезвычайно популярен. О нем писали Чернышевский, Добролюбов, Аполлон Григорьев и многие другие критики. Писали иногда в шутку, а иногда и всерьез. Его имя неоднократно упоминал в своих произведениях Достоевский.

Салтыков-Щедрин любил цитировать Пруткова, создавать афоризмы в его духе, проекты, притчи. В шестидесятые годы прошлого века Козьму Пруткова охотно цитируют в письмах и произведениях Герцен, Тургенев, Гончаров и другие русские писатели.

Позднее радикальные «Отечественные записки» пытались уверить читателя, раскупившего первое издание сочинений Пруткова: «Прошло время, когда читатель мог удовлетвориться беспредметным и бесцельным смешком, остроумием для остроумия. Общество доросло До идей — их оно прежде всего и требует от писателя».

Однако это недопонимание сущности замечательной выдумки сменилось «эпохою реставрации» Пруткова. Он полноправно фигурирует в «Историях русской литературы» различных авторов. Его цитируют в полемике представители всех направлений, независимо от политической окраски. Козьма Прутков становится классиком. Академик Н. А. Котляревский торжественно объявляет: «Козьма Прутков — явление единственное в своем роде: у - него нет пи предшественников, пи последователей». В 1898 году в «Энциклопедическом словаре» (изд. Брокгауза и Ефрона) появилась большая статья о Козьме Пруткове. С тех пор имя Козьмы Пруткова неизменно входит во все энциклопедии. И не только в нашей . стране.

Марксисты сразу приняли Козьму Пруткова па вооружение в полемике со своими противниками. Плеханов, например, любил высмеивать их утверждения при помощи прутковских афоризмов и стихов. Ленин включил сочинения Козьмы Пруткова в список книг, которые пожелал иметь в своей библиотеке в 1921 году. Впоследствии В. Д. Бонч-Бруевич вспоминал:

«В. И. Ленин очень любил произведения Пруткова как меткие выражения и суждения и очень часто, между прочим, повторял известные его слова, что «нельзя объять необъятного», применяя их тогда, когда к нему приходили со всевозможными проектами особо огромных построек и пр. Книжку Пруткова он нередко брал в руки, прочитывал ту пли иную его страницу, и она нередко лежала у него на столе» (В л. Боич - Бруевич. Изучение лаборатории творчества В. И. Ленина. — РАПП, 1931, № 3, с. 170).

Уже в начале двадцатых годов появилось много работ о Пруткове и публикаций его произведений, не напечатанных до революции по цензурным и иным соображениям. Однако некоторые деятели Пролеткульта относились к творчеству поэта более чем настороженно.

«Пролетарскому писателю у пего, собственно, учиться нечему», — утверждал В. Десницкий в предисловии к собранию сочинений Пруткова, изданному в 1927 году. Следует отметить, что он пересмотрел своп взгляды и в 1951 году уже писал иное:

«...Я до известной степени преуменьшал значение этой учебы. И напрасно. Задача поднятия па высоту мастерства в области искусства слова — одна из насущных задач советской литературы в условиях бурного расцвета культуры в нашей стране».

Сам Прутков тоже учился у многих и многих. Он перенял у некоторых людей, пользовавшихся успехом, самодовольство, самоуверенность, даже, извините, наглость, и считал каждую свою мысль истиной, достойной оглашения. Он считал себя сановником в области мысли. И это попятно. Он был сановником в жизни — директором Пробирной Палатки в системе министерства финансов.

Его издатели и друзья уверяли, что, «будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости; не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения; полагая быть историком, он рассказывал анекдоты; не имея образования, хоть бы малейшего понимания потребностей отечества, оп сочинял для него проекты управления».

Прошел век, и стала очевидной некоторая поспешность их оценок. Да, он был «сыном своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий». Но давно, очень давно стали замечать, что он, как говорят в народе, «дурак-дурак, а умный». Поэт не поэт, а писал стихи так — дай боже всякому. Не историк, а в исторических анекдотах у него больше от духа и языка эпохи, чем в иных увесистых томах. Образования не имел, а в своих проектах был прозорлив...

К. П. Прутков очень любил славу. Оп печатно сознавался, что «хочет славы», что «слава тешит человека». Но подлинного признания ои добился лишь в паши дни. Его творчество тщательно изучается. Исследователи разыскивают в архивах его неопубликованные произведения. Его творчеству посвящено несколько монографий и множество статей1.

Редко делались попытки определить сущность и приметы русского юмора. Юмор вообще с трудом поддается исследованию. Козьма Прутков — одно из воплощений нашего национального юмора. Он настолько своеобразен, так крепко привязан реалиями к родной земле, что при переводе его на другие языки встают порой неодолимые трудности.

Когда-то Козьма Прутков был еще смешнее. Да, время стерло во многом его злободневность, по остались тонкости языка, высшая культура его, приобретаемая не учением, а рождением в русской среде и крещением в купели русской языковой стихии.

Трудно всерьез «разбирать» образ Пруткова. Смешное исчезает тотчас, как над ним нависает перо исследователя. Такова его биография, таковы его произведения...

Козьма Петрович Прутков родился в начале XIX века. День рождения известен— 11 апреля. Год рождения его еще точно не установлен, как и многих других исторических личностей. Например, Аввакума, Суворова, Грибоедова... Один из его биографов называет 1803-й, другой — 1801 год.

Он появился на свет в деревне Тентелевой Сольвыче годского уезда, входившего в то время в Вологодскую губернию, и происходил из незнатного, но весьма замечательного дворянского рода. Дед его, отставной премьер-майор и кавалер Федот Кузьмич Прутков, оставил потомству знаменитые «Гисторические материалы», которые, при всей их старомодности и неуклюжести слога, обладают несомненными достоинствами, содержат глубокие и остроумные мысли. Будучи уже зрелым литератором, Козьма Прутков опубликовал записки деда, обработав их с подлинной научной добросовестностью — проделав большую текстологическую работу, удостоверив атрибуцию «материалов» и установив дату их написания. И уже благодаря одной этой публикации никогда не будут преданы забвению имена таких героев, как Александр Македонский, философ Декарт, писатель Иван Яков де Руссо и английский министр Кучер-стон.

Великий русский писатель Ф. М. Достоевский в своих «Зимних заметках о летних впечатлениях» восторженно приветствовал публикацию К. П. Пруткова, отметив его «непостижимую скромность» и с негодованием отвергнув измышления о том, «что это надувание, вздор, что никогда такого деда и на свете не было».

Причастен к литературе был и Петр Федотыч Прутков, отец писателя, создавший оперетту «Черепослов, си-речь Френолог», веселость, живость, острота и соль которой, по словам Козьмы Пруткова, одобрены были такими крупными поэтами, как Державин, Херасков, Шишков, Дмитриев и Хмельницкий, а Сумароков даже составил на нее эпиграмму.

И становится понятной та неодолимая страсть к сочинительству, . отличавшая Козьму Пруткова до конца дней его. Теперь бы мы сказали: наследственность, гены, молекулы. Сам он выражался проще: «Отыщи всему начало и многое поймешь».

При крещении будущую знаменитость нарекли Кузьмой но впоследствии сам он переименовал себя в Козьму и даже в Косьму, чем подтвердил еще одни собственный афоризм о том, что «всякая вещь есть форма проявления беспредельного разнообразия».

Образование Козьма Петрович получил домашнее, освоив науки с помощью приходского священника Иоанна Пролептова. Отметим, что по упражнению па счетах Кузьма получил у своего учителя отметку «смедо-отчет- ливо», а по русской словесности — «назидательно, препо-хвально». Именио это предрекало успех Пруткова на избранных им впоследствии поприщах. Тому же способствовала и строгость родителей. Отец его был суров, да и мать частенько прикладывала тяжелую ладонь к мягким частям Кузькиного тела, внушая сыну: «Единожды солгавши, кто тебе поверит», и эта истина запечатлелась в юном мозгу навсегда. Кузькина мать была справедливой, но строгой женщиной, и в этом последнем ее достоинстве следует, очевидно, искать корни столь распространенного русского выражения, непереводимого на иностранные языки.

Изучая афоризмы Козьмы Пруткова, мы находим в них отражение некоторых событий его жизненного пути. «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары», — писал он, и это обстоятельство, возможно, побудило его начать службу юнкером в одном из лучших гусарских полков. Однако уже через года три оп оставил службу, увидев во сне голого бригадного генерала в эполетах. Сон этот оказал большое влияние па всю жизнь Козьмы Пруткова и послужил объектом пристального внимания многих исследователей жизни и творчества поэта, в том числе и зарубежных1.

Тотчас после отставки, последовавшей в 1823 году, К. П. Прутков определился на службу по министерству финансов, в Пробирную Палатку, и оставался в ней до смерти. Как известно, начальство отличало и награждало его. «Здесь, — писали его первые биографы, — в этой Палатке, он удостоился получить все гражданские чины, до действительного статского советника включительно, а потом и орден св. Станислава 1-й степени...»

Всего этого К. П. Прутков добился без особой протекции, руководствуясь принципом, что «усердие все превозмогает». Впоследствии он писал: «Мой ум и несомненные дарования, подкрепляемые беспредельною благонамеренностью, составляли мою протекцию».

Благонамеренность его, а также литературный талант особенно ценились тайным советником Рябовым, давно принявшим Пруткова под свое покровительство и сильно содействовавшим, чтобы открывшаяся в 1841 году вакансия начальника Пробирной Палатки досталась ему. Этому благоволению не следует удивляться, так как музы не были чужды даже высшим чиновникам того времени. Достаточно вспомнить поэта Владимира Григорьевича Бенедиктова, который имел такой же шумный успех в литературе, как и впоследствии Козьма Петрович Прутков. Бенедиктов тоже служил в министерстве финансов и тоже благодаря усердию, аккуратности, памяти на цифры и верности в счете сделал карьеру», достигнув чина действительного статского советника.

Все биографы отмечают безукоризненное управление К. П. Прутковым Пробирной Палаткой. Подчиненные любили, но боялись его, поскольку он был справедлив, но строг.

Козьма Петрович Прутков проживал вместе со всей своей многочисленной семьей в Петербурге в большой казенной восемиадцатикомнатной- квартире в доме № 28 на Казанской улице, что берет свое начало от Невского проспекта у Казанского собора. Именно там и находилась всегда Пробирная Палатка Горного департамента министерства финансов1.

Пробирное дело было заведено в России еще в допетровскую эпоху. По настоящие пробы (определение примесей в драгоценных металлах и нанесение специальных знаков на изделия из них) были введены указом Петра 1 от 13 февраля 1700 года. За наложение клейм взималась пробирная пошлина. Этим-то, а также пробирным надзором и занималась Пробирная Палатка. В этой связи небезынтересно было бы отметить, что прямым предшественником К. П. Пруткова в пробирном деле был Архимед.

Как повествует легенда, сиракузский царь Гиероп, подозревая золотых дел мастера в том, что тот из корыстных видов подмешал в изготовленную золотую корону серебра, поручил своему родственнику Архимеду открыть обман. Долго и безуспешно трудился Архимед, пока наконец не решил искупаться. В ванне он и открыл основной гидростатический закон, отчего пришел в такой восторг, что голый с криком «Эврика!» побежал из купальни домой и, сделав опыт, изобличил вора.

Козьма Прутков не мог не знать предыстории своего достославного учреждения, и тут невольно напрашивается одно наблюдение, ускользнувшее от весьма ученых исследователей жизни и творчества директора Пробирной Палатки и поэта.

Широко известно его стихотворение «Мой портрет», вобравшее в себя наиболее характерные черты творчества и духовного облика поэта.

Когда в толпе ты встретишь человека,

Который наг1, Чей лоб мрачней туманного Казбека,

Неровен шаг; Кого власы подъяты в беспорядке,

Кто, вопия, Всегда дрожит в нервическом припадке, —

Зпай — это я!.. Кого язвят со злостью, вечно новой,

Из рода в род; С кого толпа венец его лавровый

Безумно рвет; Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, —

Знай — это я; Б моих устах спокойная улыбка,

В груди — змея!..

Анализируя вторую часть стихотворения, нельзя не обратить внимания на сходство некоторых черт характеров Козьмы Пруткова и его великого предтечи, сказавшего' некогда: «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю».

Следы тщательного изучения Прутковым творческого наследия Архимеда мы находим в известном стихотворении «Поездка в Кронштадт».

Море с ревом ломит судно, Волны пенятся кругом; Но и судну плыть нетрудно С архимедовым винтом...

Одпако если Архимед предавался занятиям механикой с таким усердием и самопожертвованием, что забывал о существенных жизненных потребностях, и не раз рабы обязаны были принуждать его воспользоваться их услугами, то Козьма Прутков оправдывал свое увлечение литературой словами: «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння».

Состоя продолжительное время начальником Пробирной Палатки, К. П. Прутков руководствовался принципом: «Усердный в службе не должен бояться своего незнания, ибо каждое новое дело он прочтет». В те далекие времена от руководителя не требовали специальных знаний, главным мерилом служебного соответствия была благонамеренность.

Свой служебный досуг Прутков посвящал большей частью составлению различных проектов, в которых постоянно касался всяких нужд и потребностей государства. Особенное внимание начальников привлек его проект о сокращении переписки, а следовательно, об экономии бумаги, и записки о сокращении штатов, что поселило в них мнение о замечательных его дарованиях как человека государственного.

' «При этом я заметил, — вспоминал К. П. Прутков, — что те проекты выходили у меня полнее и лучше, которым я сам сочувствовал всею душою. Укажу для примера на те два, которые, в свое время, наиболее обратили на себя внимание: 1) «о необходимости установить в государстве одно общее мнение» и 2) «о том, какое надлежит давать направление благонамеренному подчиненному, дабы стремления его подвергать критике деяния своего начальства были в пользу сего последнего».

Официально оба проекта, как известно, приняты тогда не были, «но, встретив большое к себе сочувствие во многих начальниках, не без успеха были многократно применяемы па практике».

Но ни служба, ни составление проектов, открывавших ему широкий путь к почестям и повышениям, не уменьшали в нем страсти к поэзии.

Очевидно, еще в ранний период его творчества было написано стихотворение «К месту печати», раскрывающее неподдельность и свежесть чувств многообещающего молодого чиновника:

Люблю тебя, печати место, Когда без сургуча, без теста, А так, как будто угольком, «М. П.» очерчено кружком!..

Необходимо отметить мощное влияние Пушкина на молодое дарование («Люблю тебя, Петра творенье...»), а также то важное обстоятельство, что накладывание сургуча па бумагу и печати на сургуч, по свидетельству современников, было своего рода искусством: надо было следить, чтобы сургучная печать лежала тонким слоем, не коптилась, не прожигала бумаги.

Писал К. П. Прутков много, но ничего не печатал. И кто ведает, знали бы мы славное имя Козьмы Пруткова, который поразил мир своей необыкновенной литературной разнообразностью, если бы не один случай, повлекший за собой весьма полезное для него знакомство.

Однажды, году в 1850-м, Козьма Петрович взял продолжительный служебный отпуск, собирался поехать за границу и, в частности, посетить Париж. Ради экономии средств на дорожные расходы, а также ради того, чтобы иметь рядом человека, хорошо владеющего иностранными языками1, он поместил в «Северпон пчеле» объявление о том, что ищет попутчика с долею расходов на экипаж и пр.