О власти разума и человечности. Часть 1. (Манн Генрих)

Историческая дилогия Генриха Манна о французском короле Генрихе IV принадлежит к числу блистательных, неувядающих образцов Мировой романной прозы. Это монументальное произведение крупнейшего немецкого художника, созданное полвека назад, и сегодня не утратило своей притягательной силы. Живой интерес вызывают у нас психологически тонко выписанные портреты выдающихся исторических личновостей, колоритные, исполненные напряженного драматизма и мастерски воспроизведенные сцены далекого прошлого. В «Молодых годах короля Генриха IV» (1935) и в «Зрелых годах короля Генриха IV» ( 1938) размышления писателя над проблемами социально-политическими и философско-нравственными, явившиеся прежде всего откликом на ужасающую обстановку, сложившуюся на его родине в тридцатых годах, — эти размышления, содержащие так много непреходящего, извечного, общечеловеческого, созвучны и нашей современности.

Жизнеописание Генриха IV, задуманного как образ мудрого и гу-манного государственного деятеля, ставит перед читателем вопросы добра и зла, войны и мира, любви и ненависти; заставляет размышлять о закономерности истории и роли в ней разума и души, о человеке в моменты его величия и его падения, о жажде счастья и страданиях, выпадающих на долю людей.

«Мы всегда соотносим любой исторический персонаж, —пояснял Генрих Манн идею своего произведения, — с собственной эпохой.

В пропитом случае он оставался бы красивым образом, привлекающим наше внимание, но чуждым нам. Нет, исторический персонаж становится в наших руках, хотим ли мы этого или нет, наглядным примером испытанного нами самими, он не только что-то означает, но и является тем, ЧТО породила наша эпоха — или, к сожалению, не могла породить. Мы с болью указываем нашим современникам: оглянитесь на этот пример»'

Размышляя над природой и судьбами книг, которые удостоились долголетия, над тем, какое будущее ожидало и его собственные сочинения, Генрих Манн отмечал: «Ведь верно: в книги, которым суждено жить, действительно бывает вписана целая жизнь». Пожалуй, романы о Генрихе IV сохранили свою притягательность еще и потому, что в них «вписался» сложный жизненный и творческий опыт Манна, а также во многом воспринятый им опыт нашей эпохи с ее трагическими катаклизмами и грандиозными общественными преобразованиями.

Дилогию писатель считал своим итоговым произведением, в кото-рос он «вложил всего себя». «Большего после этой книги, — делился он СО своим французским другом, известным исследователем немецкой литературы Феликсом Берто, — я уже не ожидаю». Завершив роман «Молодые годы короля Генриха IV», писатель (ему тогда уже было за шестьдесят) сказал: «Подчас бывает, что автор, —такое, однако, случается редко, — соединяет в одном и том же произведении то, что он познал в течение всей своей жизнедеятельности, и то, что было даровано ему природой. Надо быть достаточно старым и в то же время оставаться достаточно молодым, чтобы осуществился план такого труда, каким стали или стремились стать «Молодые годы короля Генриха IV».

Роман о жизни Франции на рубеже XVI—XVII веков и ее короле Генрихе IV писатель создавал в эмиграции. Надо сказать, что с 1933 по 1945 год исторический жанр занимал значительное место в творчестве многих немецкоязычных мастеров слова, таких, например, как Генрих и Томас Манн, Лион Фейхтвангер, Стефан Цвейг, Бруно Франк, Бертольд Брехт, Иоганнес Р. Бехер и другие. К исторической теме обращались и те, кто оставался в фашистской Германии, и те, кто покинул ее. Но больше всего произведений исторического жанра создавали в ту пору писатели-эмигранты. Обращаясь к событиям прошлого, они стремились на уроках предшествующих эпох понять настоящее и вдохновлять на борьбу против фашизма во имя будущего.

Как и большинству передовых деятелей немецкой культуры, Генриху Манну пришлось покинуть родину в начале 1933 года, когда к власти пришли нацисты и в стране воцарился террор. Гитлеровцы внесли его имя в список неугодных им писателей, а его книги — в число запрещенных книг. В августе 1933 года у него было отнято германское гражданство; его имущество, банковские вклады, гонорары — все было конфисковано.

Гитлеровцы всегда видели в Генрихе Манне одного из своих самых непримиримых врагов. Да разве могли они забыть, что именно его перу принадлежал «Верноподданный» (1918), вошедший не только в немецкую, но и в мировую литературу как первый антифашистский роман. В центральном персонаже «Верноподданного», политическом интригане и демагоге Дидерихе Геслинге, в его изречениях, повадках, в его психологии и социальных реакциях писатель предугадал черты тех, кто много лет спустя объявился на политической сцене под украшенным свастикой знаменем. Вспоминая на склоне лет пору работы над романом, Генрих Манн подчеркивал: «Когда я его создавал, у меня было наглядное представление, но не было пока термина для не родившегося еще фашизма».

Острое политическое чутье подсказывало автору «Верноподданного», что, как только фашисты добьются власти, мир будет в опасности: они непременно развяжут новую мировую войну «в интересах своих кредиторов». Он понимал, что национализм, расовая теория, легенда об исключительности природы немцев, якобы призванных повелевать другими народами, — все это было в руках Гитлера мощным оружием, которым он широко пользовался для фашизации общественной и политической жизни Германии, для подготовки масс к участию в войне за новый передел мира, за завоевание «жизненного пространства» для германских империалистов.

В августе 1932 года на Международном конгрессе против империалистической войны, состоявшемся в Амстердаме, прозвучал горячий призыв Генриха Манна ко всем честным людям трудиться во имя мира, выявлять «как старые, так и новые причины возникновения войны и бороться с ними». Текст этого манифеста писателя был напечатан в том же году в Германии на страницах либеральной газеты «Берлинер Тагеблат» под заголовком «Писатель и война».

Гнев нацистов писатель вызывал не только тем, что обличал их как поджигателей войны, но и тем, что все чаще открыто заявлял о своих симпатиях к революционным рабочим. В них еще до германской революции 1918 года он увидел носителей высоких нравственных и духовных человеческих черт. Это особенно сказалось в его большом, программном эссе «Золя» (1915), которое стало не только замечательным памятником великому французскому писателю, но и смелым антивоенным выступлением. В разгар мировой бойни, развязанной империалистами, в период разгула реакции и шовинизма в кайзеровской Германии Генрих Манн заявлял, что пролетариат выступает «с идеалами, которые завтра осуществятся». В глазах писателя трудящиеся массы и были «человечеством завтрашнего дня».

В двадцатых годах автор эссе о Э. Золя выступает на защиту безвинно брошенных в тюрьмы участников революционной борьбы 1919 года; смело поднимает голос в защиту коммуниста Макса Хольца, приговоренного к пожизненному заключению; вступается за преследуемую полицией и судом писательницу-коммунистку Берту Ласк, отражавшую в своем творчестве жизнь трудящихся, их «мечты, порожденные отчаянием надеждой». «И эти мечты, —утверждает Генрих Манн, —живут бесчисленных сердцах — рядом с ненавистью к своему настоящему, которая приводит людей к коммунизму, рядом со стремлением к лучшей доле которое привлекает людей на сторону Советской России»1. Писатель не сразу осознал историческое значение социалистической реаоЛЮЦИИ в России, совершенной в октябре 1917 года. К концу двадцатых годов его надежды на то, что в Веймарской республике осуществятся коренные социальные преобразования, померкли. Да, в сущности, уже первые шаги так называемого республиканского правления разве-или многие его иллюзии по поводу провозглашаемых правительством pеформ. И чем явственней представала перед ним предательская политика государственных деятелей Веймарской республики, тем глубже он Начинал понимать, что под воздействием Октябрьской революции, этого великого события на Востоке», как он говорил, началась новая эпоха,

эпоха неизбежной ломки общественных отношений, основанных на эксплуатации человека человеком.

Избранный в январе 1931 года президентом Отделения литературы Академии искусств, он много сил отдавал поддержанию в среде собратьев по перу духа социальной активности, стремился, чтобы писательское слово неизменно способствовало борьбе с пагубными для народа идеями.

Генрих Манн был уверен, что Академия обязана заботиться об идейно нравственном воспитании молодого поколения. Он настаивал на расширении полномочий возглавляемого им Отделения литературы. «Наши усилия, — писал он, — мы могли бы в конце концов направить на очищение школьных учебников от всего, что может наносить вред молодежи: устаревшие исторические концепции, ложные взгляды на другие народы и на то, что было пережито нами самими». Вместе с писателем Альфредом Дёблином Генрих Манн подготовил к печати хрестоматию для школьников, в которой взамен опусов реакционных литераторов были представлены гуманистические творения мастеров слова. Но эта книга так и не увидела свет. Не увенчались успехом и старания писателя оживить деятельность Академии искусств. И все же он не сдавался, непоколебимо веря в высокую миссию литературы как в одну из могучих социальных сил. «Литература, — говорил он, — это и суд, и утешение. Поэтому-то и нет оснований опасаться, что она когда-нибудь станет бесполезной».

И как писатель, которого не покидало чувство ответственности за судьбы мира, Генрих Манн, по его признанию, в те годы все сильнее ощущал желание не только его «отображать, но и убеждать, и участво-, вать в его перестройке».

Именно чувство ответственности побудило его летом 1932 года вместе с известной художницей Кете Кольвиц опубликовать обращение к социал-демократам и коммунистам Германии, призывавшее их объединиться для совместных действий против фашистов. 15 февраля 1933 года по указанию правителей гитлеровского рейха Генриха Манна и Кете Кольвиц исключили из Академии искусств.

В тяжелой обстановке, сложившейся в преддверии краха Веймарской республики, и были начаты первые страницы его исторических книг о французском короле. По признанию писателя, работа над ними стала для него «убежищем», ибо помогла вынести то, что в последние недели в Берлине его «приводило... в отчаяние».

Продолжил труд над дилогией Генрих Манн уже во Франции. В этой стране, которая к весне 1933 года стала одним из центров антифашистской эмиграции, он ведет большую литературно-общественную работу, входит в тесный контакт с коммунистами, участвует вместе с ними в борьбе за антифашистский Народный фронт. Во Франции возобновляет свою деятельность Союз немецких писателей, и Генрих Манн активно включается в его работу: выступает на митингах, пишет листовки, воззвания, статьи, тайно переправлявшиеся в Германию.

Полностью посвятив себя этой многообразной деятельности, писатель вспоминал об этих годах с благодарностью. «Это не было изгнанием», — говорил он. Настоящее изгнание, сопровождавшееся нуждой и духовным одиночеством, началось в США, куда ему пришлось перебраться, когда Францию оккупировали нацисты. Там, на чужой земле, где он жил в безвестности, и завершились в 1950 году его последние дни.

Контуры будущей дилогии, пусть еще совсем расплывчатые, стали вырисовываться в его сознании в 1925 году. Тогда, путешествуя по Франции, он побывал во дворце Генриха Наваррского в По, у подножия Пиренеев. Писателю, бродившему в одиночестве по залам, пришли на память строки старинного стихотворения XVIII века о Генрихе IV, о котором спустя два столетия после его трагической гибели говорилось: «Единственный в своем роде король, живет и сегодня — среди бедных». В те минуты, как рассказывал потом Генрих Манн в своей мемуарной книге «Обзор века» (1946), он «вспомнил о своих старых замыслах и желаниях». Ведь еще в 1906 году он писал школьному другу Эверсу, что давно мечтал «показать настоящих героев, великодушных, светлых и человеколюбивых людей». Знаменательно, что о своей мечте он говорил, начиная работать над «Верноподданным» — самой гневной, самой обличительной своей книгой, в которой его гуманистический идеал находил выражение не прямо, не непосредственно, а через отрицание всего, что искажает, уродует человеческую жизнь.