|
Вы здесь: Критика24.ру › Дефо Даниель
Особенности и идея романа Приключения Робинзон Крузо (Дефо Даниель)
Во второй части романа, повествуя о Робинзоновой колонии, Дефо как бы дает в миниатюре картину социального развития человечества. Первоначально на острове царит естественное равенство (Робинзон выделил всем колонистам равные участки), однако вскоре благодаря различиям в характерах, трудолюбии и т. д. это естественное равенство нарушается, рождаются зависть, вражда, озлобление, выливающиеся в открытые столкновения. И только общая угроза нашествия дикарей заставляет островитян объединиться в целях самозащиты и достичь некоего равновесного существования на основе «общественного договора», Эта островная утопия обнаруживает хорошее знание ее в втором философских трудов Томаса Гоббса («Левиафан», 1651) и Джона Локка («Два трактата о правлении», 1690). Гоббсовские мерки применяет Дефо и к описанию жизни в Англии, где Робинзон чувствует себя более одиноким, чем за 28 лет пребывания на необитаемом острове. «Наше собственное «я» в конце концов цель бытия. Таким образом, человек может быть вполне ОДИНОК в гуще толпы, в сутолке деловых людей; все его наблюдения направлены на него самого; всеми удовольствиями наслаждается он сам; все тревоги и горести вкушает тоже он. Что для нас несчастия другого? и что его радости?..» Действительно, в этом, как и в других романах Дефо, нет описаний дружбы (общение с Пятницей не выходит за рамки отношений хозяина и слуги), любви, семейных связей; есть только одинокое «я» в противоборстве с природой и социальным миром. Изображенные Дефо разобщенность, полнейшее одиночество людей в гуще жизни позволили многим увидеть в нем певца набирающей силу в XVIII столетии новой общественно-экономической формации — капитализма, с особой отчетливостью обнажившего прагматизм и частный интерес, лежащий в основе общественных отношений. Теперь Робинзон выступает не как «естественный человек» Руссо или «вселенский человек» Колриджа, а как вполне конкретный и социально определенный тип, представитель буржуазного мира. Такой подход к роману и его создателю воплотился в середине прошлого века в работах К. Маркса и Ф. Энгельса, в оценках И. Тэна, Г. Гетнера и других представителей культурно-исторической школы литературоведения. Но и современный исследователь Ян Уотт, рассматривая Робинзона как «homo economicus», отмечает: «Первородный грех Робинзона — это, в действительности, сама динамическая тенденция капитализма, никогда не сохраняющего «status quo», а постоянно трансформирующегося» Индивидуализм, который отмечают многие зарубежные писатели и исследователи, безусловно характерен для Робинзона и в еще большей мере для других героев Дефо (пожалуй, эта черта развивается даже по нарастающей, достигая апогея в последнем романе Дефо «Роксана», где героиня ради своего спокойствия и преуспеяния дает молчаливое согласие на убийство собственной дочери). Но как раз в самой удачной и эстетически совершенной части романа — в островном эпизоде — дух буржуазного предпринимательства, частного интереса, своекорыстия менее ощутим, так как герой пребывает наедине с самим собой. Роман в этой части, при всей своей территориальной замкнутости (небольшой остров) и ограниченности персонажей (долгое время один Робинзон, затем — Пятница и лишь в финале несколько других персонажей), затрагивает, как мы убедились, все аспекты человеческой жизни: физической (здесь это решается в терминах Человек и Природа), духовной (Человек и Бог), социальной (Человек и Общество) «Это повествование — лишь строгое изложение фактов; в нем нет ни тени вымысла», — утверждается в «предисловии издателя», в действительности сочиненном самим автором «Робинзона Крузо». Одна из главнейших черт повествовательной манеры Дефо — здесь единодушны и исследователи и читатели — достоверность, правдоподобие. Это относится не только к «Робинзону». О чем бы ни писал Дефо, даже об опыте общения с привидениями, он стремился к созданию эффекта максимального правдоподобия. После публикации «Правдивого сообщения о появлении призрака некоей миссис Виль» (1705) многие уверовали в возможность общения с потусторонним миром. «Мемуары кавалера» (1720) и «Дневник чумного года» (1722) некоторыми искушенными литераторами воспринимались как подлинные исторические документы, созданные очевидцами событий. В самом стремлении имитировать подлинность Дефо не оригинален: интерес к факту, а не к вымыслу — характерная тенденция эпохи, переросшей рыцарские романы и требовавшей повествований о себе самой, Угадывая эту тенденцию, еще предшественница Дефо Афра Бен в предисловии к роману «Оруноко, или Царственный раб» заверяла читателей: «Предлагая вам историю этого раба, я не намерена занимать читателей похождениями вымышленного героя, жизнью и судьбой которого фантазия может распоряжаться по произволу почта; и, рассказывая правду, не собираюсь украшать, ее происшествиями за исключением тех, которые действительно имели место...» Однако на деле ее роман полон самых неправдоподобных совпадений и приключении. А вот автору «Робинзона» удалось не просто декларировать достоверность, но создать ее иллюзию, неотразимость которой действует и поныне. Как же это удалось? Тут мнения исследователей расходятся: за счет обращения к мемуарной и дневниковой форме; за счет самоустранения автора; за счет введения я «документальных» подтверждений рассказа - описей, реестров и пр.; за счет подробнейшей детализации; за счет как раз не детализации, а умения схватить внешний облик предмета целиком, а потом уж передать его в немногих словах; за счет полного отсутствия литературности, «эстетической преднамеренности», приема и даже... за счет чисто человеческого феноменального умения «лгать», и лгать убедительно. Все художественные произведения Дефо написаны от первого лица, чаще всего — в мемуарной форме. Это не случайность, а сознательный литературный прием, рассчитанный на устранение автора-сочинителя и передачу повествования свидетелю, очевидцу («Дневник чумного года») или, чаще, главному участнику описываемых событий (Робинзон, Молль Флендерс, капитан Джек, Роксана и др.). «Сам видел», «это произошло со мной самим» — такие утверждения действо-пали на неискушенного читателя неотразимо. Даже когда Свифт в «правдивом» рассказе Гулливера дошел до откровенной небывальщины, убедительность формы и стиля повествования подчас перевешивали в глазах читателей фантастичность содержания. Но и одной мемуарной формы для Дефо недостаточно. В мемуары героя он вкрапливает еще и дневник («подлинный документ»), причем события, изложенные в мемуарной форме, отчасти дублируются и в дневниковой для вящей убедительности. (Заметим в скобках, что дневниковая форма выдержана в романе непоследовательно: рассказчик то и дело вносит в дневник те сведения, о которых он мог узнать только позднее, тем самым лишаясь основного преимущества дневниковой записи — отсутствия дистанции между моментом действия и моментом описания, эффекта непосредственности. Дневниковая форма исподволь размывается и вновь переходит в мемуарную). Для той же убедительности вводятся в текст романа и другие «документы» — описи, списки, перечни: сколько и каких вещей увезено с севшего на мель корабля, сколько и каким способом убито индейцев, сколько и какие запасы продовольствия сделаны на сезон дождей... Сама монотонность и деловитость этих перечислений создает иллюзию достоверности — вроде бы, зачем так скучно выдумывать? Однако в детальности сухих и скупых описаний есть свое обаяние, своя поэтичность и своя художественная новизна. Как каждый поистине великий художник, Дефо расширяет для потомства границы эстетического восприятия действительности. Его младший современник Лоренс Стерн показал, «какой толстый том приключений может выйти из ...ничтожного клочка жизни у того, в чьем сердце на все находится отклик» '. А у Дефо была своя сфера «странного и удивительного»: «Удивительно, что почти никто не задумывается над тем, какое множество мелких работ надо произвести, чтобы вырастить, сохранить, собрать, приготовить и выпечь обыкновенный кусок хлеба». И действительно, большая часть «приключений» Робинзона связана с изготовлением мебели, обжигом горшков, устройством жилища, выращиванием посевов, приручением коз... Происходит именно тот эффект «остранения», о котором в свое время писал В. Шкловский, — самая обычная вещь, самое обыденное действие, становясь предметом искусства, приобретают как бы новое измерение — эстетическое. «„Робинзон Крузо", конечно, пер вый роман в том смысле, что это первое беллетристическое повествование, в котором главный художественный акцент сделан на будничных занятиях рядового человека». Несмотря на обилие подробностей, проза Дефо производит впечатление простоты, лаконизма, кристальной ясности. Перед нами лишь констатация фактов пусть даже небывало детальная для своего времени), а рассуждения, пояснения, описания душевных движений сведены к минимуму. Патетики же и вовсе нет. Вот эпизод из «Дальнейших приключений Робинзона Крузо» — описание смерти верного Пятницы: «...в него полетело около трехсот стрел, — он служил им единственной мишенью — и к моему неописуемому огорчению бедный Пятница был убит. В бедняка попало целых три стрелы, и еще три упали возле него: так метко дикари стреляли!» Огорчение «неописуемое» — и только. Диккенс впоследствии скажет, что в мировой литературе не было ничего более бесчувственного, чем описание смерти Пятницы. Сам он описывал смерть своих литературных любимцев совсем по-иному. «Когда смерть поражает юные, невинные существа и освобожденные души покидают земную оболочку, множество подвигов любви и милосердия возникает из мертвого праха. Слезы, пролитые на безвременных могилах, рождают добро, рождают светлые чувства. По стопам губительницы жизни идут чистые создания человеческого духа — им не страшна ее власть, и угрюмый путь смерти сияющей тропой восходит в небеса», — читаем в «Лавке древностей» по поводу смерти малютки Нелл. А вот реакция автора на смерть одинокого бродяги Джо из Холодного дома»: «Умер, ваше величество. Умер, милорды и джентльмены. Умер, вы, преподобные и не преподобные служители всех культов. Умер, вы, люди; а ведь небом вам было даровано сострадание. И так умирают вокруг нас каждый день». Не удивительно, ню лаконичной сдержанности Дефо Диккенс не мог понять и принять. Однако лаконизм в изображении эмоций не означает, что Дефо не передавал душевного состояния героя. Но передавал он его скупо и просто, не через отвлеченные патетические рассуждения, а скорее через физические реакции человека: «С крайним омерзением отвернулся я от ужасного зрелища: я ощутил страшную тошноту и, вероятно, лишился бы чувств, если б сама природа не пришла мне на помощь, очистив мой желудок обильной рвотой». Как отмечает Вирджиния Вулф, Дефо описывает прежде всего «воздействие эмоций на тело»: как сжались руки, стиснулись зубы... При этом автор добавляет: «Пусть натуралист объясняет эти явления и их причины: все, что я могу, это описывать голые факты». Такой подход позволяет некоторым исследователям утверждать, что простота у Дефо — не сознательная художественная установка, а результат бесхитростной, добросовестной и точной фиксации фактов. Но существует и другая, не менее убедительная точка зрения: «...именно Дефо был первым состоятельным, то есть последовательным до конца, создателем простоты. Он осознал, что «простота» — это такой же предмет изображения, как и любой другой, как черта лица или характера. Разве что наиболее сложный для изображения предмет». Источники:
Аннотация: Книга содержит канонический текст всемирно известного романа Даниеля Дефо, обширное литературно-критическое приложение, в которое вошли фрагменты самых популярных европейских «робинзонад», высказывания о Дефо и его романе современников, писателей и критиков последующих поколений. Интересны материалы, связанные с судьбой этого романа Дефо в России. Издание снабжено вступительной статьей и комментариями к публикуемым текстам Обновлено: Опубликовал(а): Юрий Внимание! Спасибо за внимание.
|
|
Назад