«История души человеческой... едва ли не любопытнее и полезнее истории целого народа...» по роману Герой нашего времени (Лермонтов М. Ю.)

Удивительная вещь – человеческая душа. Каждый день, каждый час, каждую минуту она изменяется, превращается, колеблется, дышит. Душа способна преображаться до неузнаваемости. Но, между тем, она помнит то, что однажды в ней уже побывало. Она словно создана специально для того, чтобы постоянно переживать самые разные чувства, и, надо сказать, то, что выдерживают иные, доказывает её ничем и никем не превзойдённую силу. Но иногда случается, что душа человека как будто частично отмирает при его жизни: она становится глухой и немой, не отвечает на вопросы мира, не ищет, как прежде, новых чувств и застывает внутри своего владельца, или, вернее, подчинённого ей существа.

Такова и душа Печорина — пресытившись наскучившими страстями, она осталась неподвижно и слепо следовать за героем по свету.

Из откровения Печорина читатели узнают, что скука сопровождала героя на протяжении почти всей его жизни. Пускаясь в жизнь повесы, в свет, отдавая души любви, Печорин каждый раз надеялся, что этот новый мир не опротивет ему, что он оставит после себя что-то глубокое, значимое, памятное, что блеск и краски его не угаснут, не исчезнут с течением времени. Но всё, к чему тот не прикасался, в скором времени постигала одна и та же участь. «Скучно» — вот слово, сопровождающее его всю жизнь, ожидающее заветного часа на новом месте и не заставляющее себя ждать. Герою постоянно нужны какие-то новые ощущения, события, без них он теряет интерес к жизни.

Печорин возложил последнюю надежду на путешествия. « <…> По крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог» — говорит Григорий Александрович, убеждённый в том, что вскоре и путешествия потеряют для него прежний вкус. Но и это не помогло.

Каким рассказчик встречает Печорина? Безнадёжно скучающим, бесцельно живущим, не видящим утешения в жизни и при этом уже и не ищущим его. Упоминание о Бэле заставляет её немного побледнеть, но от сразу же зевает. Скука победила в нём всё. Она отучила его чувствовать, надеяться, может быть, даже и думать.

События же последующих глав перебрасывают читателей на несколько лет назад. То, что герой не разгадал истинных намерений ундины, не следил за словами, говорит о том, что он не до конца ещё научился читать людей и познал этот мир. Для него в нём ещё много непонятного, недосягаемого. В этой главе — в единственной из всего романа — девушка руководит его чувствами и действиями, а не он управляет чужой судьбой. Печорин ломает судьбы ундины, Янко, слепого, но эта мысль не долго тяготит его. После сожаления о том, что он нечаянно вторгся в чужие жизни и сломал судьбы других людей, почти сразу следует безразличие: «<…> какое мне дело до радостей и бедствий человеческих <…>» – думал Печорин, выезжая из Тамани.

Григорий Александрович размышляет о своей любви и отмечает то, что раньше у него была «необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь». В жизни каждого из нас бывает пора, когда душа жаждет переживаний, эмоций, когда она хочет быть чем-то заполнена. Но со временем это потребность сердца отпала, уступив место другой «жалкой привычке» — для главного героя важнее быть любимым. Чувства, которые он возбуждает в женщинах, льстят его самолюбию тем, что они уже подразумевают его безграничную власть.

Григорий Александрович склонен к самоанализу, всю жизнь он отдавал отчёт себе о собственных чувствах и поступках, старался различить мельчайшие оттенки своего характера. Такие изыскания отражаются в его дневниковых записях. «<…> Я смотрю на страдания и радости других как на пищу, поддерживающую свои душевные силы», — признавался себе герой. Поэтому он так старательно возбуждает в Мери ярость и любопытство, перетекающие в большую любовь; мучает Грушницкого и наблюдает за терзаниями наивного юнкера; возобновляет отношения с Верой. Его собственная способность чувствовать с годами ослабла, и потому сердце желает найти эмоциональный отклик в чужих душах. «Спокойствие», то есть отсутствие «бешеных порывов» страстей, герой считает «великой силой». Печорин смотрит на все колебания души как на закономерную череду переживаний, которая необходима для её существования.

Герой много раз писал, что являет собою зло, причём зло это вызвано в нём светом, который надругался над ним и тем самым похоронил все светлые начала, которыми наградила его природа. «Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились» — говорил Печорин в своём откровении Мери. Вся юность героя прошла в противоборстве со светом (может быть, поэтому он сохранил дух противоречий?), которая превратила его лучшие качества в худшие, породило зло там, где его не было, сделала его «нравственным калекой».

Печорин читает «эпитафию» по умершей половине души, разыгрывая страдальческую сцену перед Мери. Он уже хорошо выучился красивым и метким фразам, в который раз подделывает одни и те же чувства: «Я все это уж знаю наизусть — вот что скучно!» — вздыхает герой, которому порядком надоели однообразные сюжеты, без которых в его душе наступает дикий голод.

Подводя итог прожитому, Григорий Александрович признаёт, что «увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных», «не угадал» своего «высокого назначения» и «утратил пыл благородных стремлений». В этой записи в утрате своих светлых надежд он винит себя самого. За безумные следования бесконечным и неукротимым желаниям, которым он так легко поддался, судьба назначила ему менее благосклонную долю: быть убийцей чужих душ. Эта мысль никогда не давала покоя Печорину, это его вечный приговор и нескончаемая грусть. Со всеми, кого знал Печорин, он сыграл «жалкую и гадкую роль». Он погубил Грушницкого, Веру, Мери, вызвал неприятные чувства у Вернера, с которым никогда и не собирался разыгрывать никакие сцены.

Но «тихие радости и спокойствие душевное» Григория Александрович бы не вынес. Ему постоянно нужны чувства, бури, эмоции — без них не смыслит жизни. Часто повторяющиеся страсти надоедают его неутомимой душе, которая всё сильнее и сильнее просит насыщения, хочет всё больше и больше, но получает только «двойной голод и отчаяние» за моменты глубоких переживаний.

Поначалу Печорин обладал живым воображением, рисовал в сознании свои картины реальности. Но к впечатлительности со временем примешалось довольно скептическое настроение материалиста: «ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо» — таково правило Печорина. Хотя эпизод с пари в главе «Фаталист» заставил его поддаться мысли о предопределении, подарил ему бессонную ночь, полную размышлений о всевозможных вопросах. Григорию Александровичу вновь пришлось торжествовать: он верно разглядел близость смерти Вулича. И любопытный офицер снова решился поставить на кон жизнь и «испытать судьбу», вторично проверив мысль о предопределении. Затея его удалась, вновь судьба распорядилась так, чтобы сохранить жизнь Печорину. Но и это не дало ему повода стать фаталистом: он привык во всём сомневаться. Логика Григория Александровича проста: «Я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!».