Сюжетная линия Анализ Часть 1. (Гоголь Н. В.)

Гоголю мы обязаны тем, что им был заложен прочный фундамент для создания национально-русской драматургии. Ведь до появления «Ревизора» можно назвать лишь «Недоросля» Фонвизина и «Горе от ума» Грибоедова — две пьесы, в которых художественно полноценно были изображены наши соотечественники. Понятно поэтому, что Гоголь, возмущаясь репертуаром наших театров, почти сплошь состоявшим из переводных пьес, писал в 1835—1836 годах: «Русского мы просим! Своего давайте нам! Что нам французы и весь заморский люд? Разве мало у нас нашего народа? Русских характеров! Своих характеров! Давайте нас самих! Давайте нам наших плутов...

На сцену их! Пусть видит их весь народ! Пусть посмеётся им!»

«Ревизор» и был той комедией, где выведены на сцену «русские характеры». «Наши плуты» были высмеяны, но сверх того были вскрыты общественные пороки и социальные язвы, порождённые самодержавно-крепостническим строем. Взяточничество, казнокрадство, лихоимство, распространённые среди правительственных чиновников, были с такой яркостью и убедительностью показаны Гоголем, что его «Ревизор» приобрёл силу документа, обличающего существующий строй не только времён Гоголя, но и всей дореволюционной эпохи.

«Ревизор» оказал бесспорное влияние на развитие общественного самосознания не только современных Гоголю читателей и зрителей, но и на следующие поколения. Бесспорно и то влияние, какое оказал Гоголь своим «Ревизором» на утверждение и развитие критического направления драматургии прежде всего Островского, Сухово-Кобылина и Салтыкова-Щедрина.

Наконец, созданная Гоголем комедия, больше, чем какое-либо драматическое произведение до «Ревизора», способствовало тому, что наше русское актёрское мастерство смогло отойти от заимствованных у зарубежных артистов приёмов игры, господствовавших в XVIII и начале XIX веков на русской сцене, и овладеть методом критического реализма, ставшего основным руслом национально-русского реалистического сценического искусства, существовавшим до Великого Октября.

* * *

В октябре 1835 года Гоголь писал Пушкину: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию... Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов и, клянусь, будет смешнее чёрта».

И Пушкин дал Гоголю сюжет.

В одном письме Гоголь писал, что Пушкин подал ему «первую мысль» о Ревизоре: он ему рассказал о некоем Павле Свиньине, который, приехав в Бессарабию, выдавал себя за важного петербургского чиновника и лишь когда он дошёл до того, что стал брать прошения у арестантов, «был остановлен». Мало того, Пушкин рассказал Гоголю, как в 1833 году, собирая материалы по истории пугачёвского восстания, он был принят местным губернатором за тайного ревизора, присланного обследовать губернскую администрацию.

Подобные случаи не раз имели место в русской жизни того времени. Недаром аналогичные факты находили отражение даже в драматургии. Лет за пять до написания «Ревизора» известный украинский писатель Г. Р. Квитка-Основьяненко написал на подобный сюжет комедию «Приезжий из столицы, или Суматоха в уездном городе».

Не только сюжет «Ревизора» напоминал читателям и зрителям факты, им знакомые, но чуть ли не каждый персонаж комедии вызывал в памяти кого-либо из известных им лиц.

«Имена действующих лиц из «Ревизора» обратились на другой день (после появления в Москве экземпляров комедии.— Вл. Ф.) в собственные названия: Хлестаковы, Анны Андреевны, Марьи Антоновны, Городничие, Земляники, Тяпкины-Ляпкины пошли под руку с Фамусовым, Молчалиным, Чацким, Простаковым... они, эти господа и госпожи, гуляют по Тверскому бульвару, в парке, по городу и везде, везде, где есть десяток народу, между ними наверно один выходит из комедии Гоголя» (журнал «Молва», 1836).

Гоголь обладал даром обобщать свой наблюдения и создавать художественные типы, в которых каждый мог найти черты знакомых ему людей. Ведь узнавали себя в Шпекине многие российские почтмейстеры, вскрывавшие частные письма и посылки, подобно тому начальнику почтовой конторы, который, как известно из писем самого Гоголя, читал его переписку с матерью. Ведь не случайно на первом представлении «Ревизора» в Перми полиция, которой показалось, что пьеса обличает именно её преступные действия, потребовала прекращения спектакля.

Разве не доказывает типичность образов комедии тот скандал в Ростове-на-Дону, где городничий счёл представление «пасквилем на начальство», требовал прекратить спектакль, а актёров грозил упрятать в тюрьму.

Сюжет «Ревизора», взятый из жизни, действующие лица, чуть не каждому кого-то напоминавшие, а то позволявшие в них узнавать себя, делали комедию современной.

Этому содействовали различные и многочисленные подробности.

В пьесе Хлестаков упоминает популярные в то время литературные произведения и называет в их числе «Роберта Дьявола», «Норму», «Фенеллу», которые он «тут же в один вечер, кажется, все написал». Это не могло не вызвать смеха в зрительном зале — ведь все три произведения являются операми. Нельзя было не рассмеяться зрителям и тогда, когда Хлестаков, упомянув о журнале «Библиотека для чтения» и бароне Брамбеусе, авторе весьма популярных произведений, уверял: «Всё это, что было под именем барона Брамбеуса... всё это я написал», а на вопрос Анны Андреевны: «Скажите, так это вы были Брамбеус?» — отвечает: «Как же, я им всем поправляю статьи». Дело в том, что Сенковский, скрывавшийся под псевдонимом Брамбеуса, откровенно говорил о том, что он в качестве редактора «Библиотеки для чтения» все материалы, поступающие в редакцию, не оставляет в прежнем виде, а переделывает их или составляет из двух одно.

Упоминаются в «Ревизоре» широкоизвестные в читательских кругах подлинные фамилии. Известный петербургский издатель и книгопродавец, в магазинах которого продавались и сочинения Гоголя, Смирдин, плативший авторам гроши, оказывается, платит Хлестакову «сорок тысяч» за то, что он всем «поправляет» статьи.

Были в «Ревизоре» и другого порядка упоминания, различно воспринимавшиеся зрителями.

«Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение...» — спрашивает Хлестакова Анна Андреевна. «Да, это моё сочинение».— «Я сейчас догадалась».— «Ах, маменька, там написано, что это господина Загоскина сочинение».— «Ах да, это правда: это точно Загоскина», — нисколько не смутившись произносит Хлестаков и тут же добавляет: «а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой».

Для большинства зрителей это было упоминание популярного романа, который читали буквально везде — «и в гостиных и в мастерских, в кругах простолюдинов и при высочайшем дворе». Роман этот, вышедший в 1829 году и быстро распространившийся, докатился даже до тех уездных городов, откуда «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь». Поэтому городничиха с дочкой тоже читали его. Другим этот диалог мог напомнить об имевших место в 30-х годах прошлого века случаях появления на книжном рынке книг, носивших названия популярных произведений, но принадлежавших никому не ведомым авторам. Поэтому признание Хлестакова воспринималось как насмешка над фабриковавшимися в то время книгами.

Вся пьеса пронизана намёками, позволявшими зрителям ощущать современную Гоголю действительность.

В пьесе говорится о взятках «борзыми щенками» (в то время не признавали, что это тоже «взятка»), о страхе городничего по поводу высеченной им унтер-офицерской жены (только что вышло категорическое запрещение подвергать телесному наказанию жён унтер-офицеров, причём виновники карались денежным штрафом в пользу пострадавших) .

Упоминание в пьесе новинки того времени «лабардан» (свежепосоленная треска), которой богачи не только угощали, но и посылали в подарок друг другу, говорит о фактах современной жизни; и приехавший «суп в кастрюльке прямо... из Парижа», производящий теперь впечатление предельного вранья, был в своё время реальностью. При Николае I впервые появились в России консервы, ввоз которых из-за границы был запрещён, поэтому они были доступны лишь немногим. Даже упоминание имени Иохима («Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты») было не только указанием на известного в Петербурге каретника, но и сведением счётов Гоголя со своим бывшим домохозяином, в доме которого на четвёртом этаже Гоголь жил в первый год пребывания в столице. Гоголь, не имевший возможности вовремя платить хозяину за квартиру, грозил ему за приставания «вставить в комедию» его имя.

Приведённые примеры (число их можно значительно увеличить) говорят о том, что Гоголь ничего не выдумывал. По его собственному признанию, только то ему удавалось, что он брал из жизни.

«Ревизор» является одним из замечательных драматических произведений, написанных на основе жизненных наблюдений. Сам сюжет комедии, выведенные в ней типы и самые разнообразные частности раскрывали перед читателем и зрителем окружающую его современную действительность.

* * *

Гоголь, просивший Пушкина в октябре 1835 года дать ему сюжет для пьесы, в начале декабря окончил её. Но это была самая первоначальная редакция комедии. Началась мучительная работа над ней: Гоголь переделывал комедию, то вставлял или переставлял сцены, то сокращал их. В январе 1836 года он сообщает в письме своему другу Погодину, что комедия совсем готова и переписана, «но я должен, как увидел теперь, переделать несколько явлений». В начале марта того же года писал ему же, что он не посылает экземпляра пьесы, так как, занятый постановкой, «беспрестанно» переправляет её.

Первое, к чему стремился требовательный автор, — к освобождению «от излишеств и неумеренности». Эта кропотливая работа над «Ревизором» заняла около восьми лет (последняя, шестая, редакция опубликована в 1842 году). Гоголь выбросил нескольких действующих лиц, сократил ряд сцен, а главное — подверг тщательной отделке текст «Ревизора», всячески сокращая и уплотняя его и добиваясь выразительной, почти афористической формы.

Достаточно привести один пример. Знаменитая завязка «Ревизора» — «Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор» — содержит пятнадцать слов. Тогда как семьдесят восемь слов было в первом варианте, сорок пять во втором и тридцать два в третьем. В последнем варианте вступительная часть комедии приобрела необычайную стремительность, напряжённость.

Работа над «Ревизором» шла и ещё в одном направлении. Начав свою драматургическую деятельность в ту пору, когда на нашей сцене господствовал водевиль, единственная задача которого была смешить и забавлять зрителей, Гоголь не мог не поддаться общепринятым приёмам, широко применявшимся водевилистами. И в ранних набросках пьесы, и в первых её редакциях находим много утрировки, излишних отклонений, ничего не приносящих анекдотов и всевозможных несуразностей.

Однако влияние водевильных традиций было настолько сильным, что даже в окончательной редакции 1842 года кое-что из водевильных приёмов Гоголь сохранил. Здесь мы найдём оговорки («пусть каждый возьмёт в руки по улице...»), игру слов («немного прошёлся, думал, не пройдёт ли аппетит — нет, чёрт возьми, не проходит») или бессмысленное сочетание слов («я в некотором роде... я замужем»). Сюда же относится и столкновение лбами «подходящих к ручке» Добчинского и Бобчинского и падение последнего («Бобчинский летит вместе с дверью на сцену»). Вспомним ещё чихание городничего, вызывающее пожелания: «Здравия желаем, ваше высокоблагородие!», «Сто лет и куль червонцев!», «Продли бог на сорок сороков!», после которых раздаются голоса — Земляники: «Чтоб ты пропал!» и жены Коробкина: «Чёрт тебя побери!», на что городничий отвечает: «Покорнейше благодарю! И вам того ж желаю!»

Но в отличие от многочисленных чисто фарсовых мест, изъятых драматургом, рассчитанных на бессмысленный смех, — все оставшиеся смехотворные сцены лишь по форме являются традиционно водевильными. По содержанию же своему они полностью оправданы, так как они обоснованы характерами действующих лиц и типичны для них.

Явное стремление Гоголя к тщательному очищению пьесы от всевозможных излишеств было вызвано тем, что в сознании драматурга росло убеждение в огромном влиянии театра. «Театр — великая школа, глубоко его назначение: он целой толпе, целой тысяче народа за одним разом читает живой и полезный урок...» — записывает он, подготавливая статью для пушкинского «Современника».

И в другой статье Гоголь пишет: «Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь... Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра».

Понятно, что, признавая столь огромным значение театра, Гоголь должен был изъять из своего «Ревизора» всё то, что не соответствовало его пониманию высоких задач театра.

Дальнейший творческий процесс работы над «Ревизором» был направлен драматургом на усиление обличительно-сатирического звучания комедии, ставшей изображением не отдельного частного случая, происшедшего в одном из уездных городов царской России, а обобщённым показом типических явлений российской действительности.

В окончательной редакции 1842 года Гоголь впервые вкладывает в уста городничего грозный окрик: «Чему смеётесь? над собой смеётесь!..», направленный против всех, сидящих в зрительном зале.

* * *

Представители господствующих классов и выразители их взглядов в печати, стремясь снизить сатирическое звучание «Ревизора», утверждали после первого спектакля «Ревизора», что «не стоило смотреть эту глупую фарсу», что пьеса является «презабавным фарсом, рядом смешных карикатур», что «это невозможность, клевета, фарс». Правда, в первоначальной редакции фарсовые моменты были в пьесе и они по вине театра были подчёркнуты актёрами. Но Гоголь в последней «канонической» редакции 1842 года сумел не только отвести эти упрёки, но, добавив к пьесе в качестве эпиграфа народную пословицу «На зеркало неча пенять, коли рожа крива», со всей резкостью ещё раз подчеркнул «кривые рожи» своих современников...

Таковы отдельные примеры работы Гоголя над «Ревизором», усиливавшей социально-обличительное значение комедии, изображавшей отрицательные явления николаевского царства, самодержавно-крепостнический строй.

Эта «в высшей мере художественная комедия, — писал Белинский, — проникнута глубоким юмором и ужасающая своей верностью действительности» и была поэтому обобщённым показом социальных язв и общественных пороков современной жизни.

Не только служебные преступления, выведенные на общее осмеяние, делают «Ревизора» произведением большой обличительной силы, но и убедительно раскрытый Гоголем процесс превращения человека в сознательного взяточника.

Сам Гоголь в «Предуведомлении для тех, которые пожелали бы сыграть как следует «Ревизора», писал о Хлестакове: «Темы для разговора ему дают выведывающие. Они сами как бы кладут ему всё в рот и создают разговор». Нечто аналогичное происходит и с превращением Хлестакова во взяточника — его «создают» окружающие.

На протяжении нескольких сцен Хлестакову и в голову не приходит, что он получает взятки.

Услыхав, что городничий «готов служить сию минуту» и дать ему денег, Хлестаков обрадовался: «Дайте, дайте мне взаймы, я сейчас же расплачусь с трактирщиком». А получив деньги, тут же с искренней убеждённостью в том, что он это сделает, обещает: «Я вам тотчас пришлю их из деревни...»

И мысли о том, что он получил взятку, у него не возникает: почему и зачем «благородный человек» одолжил ему деньги, ему безразлично, он сознаёт лишь одно — он сможет расплатиться с долгами и наконец-то как следует поесть.

Конечно, и завтрак в богоугодном заведении никак не воспринимается им как «подмазывание», он с искренним удивлением спрашивает: «Что, у вас каждый день бывает такой?» И на следующий день, с удовольствием вспоминая этот завтрак, он говорит: «Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса». Где ему догадаться, что его угощают как раз «из интереса»!

Начинают приходить к нему чиновники. Первым является Ляпкин-Тяпкин, роняющий от волнения деньги на пол. «Я вижу, деньги упали... Знаете ли что? дайте мне их взаймы». Получив их, он считает нужным объяснить, почему он попросил взаймы: «Я, знаете, в дороге издержался: то да сё... Впрочем, я вам из деревни сейчас их пришлю».

Просит он и у почтмейстера взаймы. Гоголь объясняет, что Хлестаков «просит денег, потому что это как-то само собой срывается с языка и потому, что уже у первого он попросил и тот с готовностью предложил».

Следующий посетитель — смотритель училищ — от неожиданных вопросов Хлестакова «оробел». Заметив это, Хлестаков не может не похвастать: «...в моих глазах, точно, есть что-то такое, что внушает робость». Тут же он объявляет, что с ним произошёл «престранный случай: в дороге совсем издержался», и просит денег взаймы.

Приходит Земляника. Наябедничав на своих приятелей чиновников («для пользы отечества я должен это сделать»), Земляника рассчитывает улизнуть, не дав взятки. Однако заинтересовавшийся сплетнями Хлестаков возвращает Землянику и, сообщив о «странном случае», просит «денег взаймы».

Окончательно убеждает нас в том, что Хлестаков ни на минуту не сознаёт, что берёт взятки, дальнейшая сцена с Бобчинским и Добчинским. Один из них «житель здешнего города», другой помещик, и никаких оснований для дачи ему взятки у них нет, и тем не менее он «Вдруг и отрывисто», даже не прибегая к сообщению о «странном случае», о том, что он «в дороге издержался», Спрашивает: «Денег нет у вас?» Запросив тысячу рублей, готов согласиться на сотню и удовлетворяется шестьюдесятью рублями.

Лишь теперь ему начинает казаться, что его «принимают за государственного человека». Но о том, что ему давали взятки, он всё ещё не догадывается — он по прежнему уверен, что «чиновники эти добрые люди: это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы».

Наконец приходят купцы с жалобами на «обязательства», которые они терпят от городничего. Купцы просят Хлестакова: «Не побрезгуй, отец наш, хлебом и солью. Кланяемся тебе сахарцом и кузовком вина», но Хлестаков с достоинством отказывается: «Нет, вы этого не думайте, я не беру совсем никаких взяток».

Наконец-то до него дошло: впервые он произносит слово «взятка», понимая под ним вещественные «приношения» со стороны купцов, и он тут же говорит: «Вот, если бы вы, например, предложили мне взаймы рублей триста, — ну тогда совсем другое дело: взаймы я могу взять... Извольте — взаймы я ни слова: я возьму». И тут же соглашается взять и «подносик» и вновь, отказываясь «от сахарцу», утверждает: «О, нет: я взяток никаких...» Лишь вмешательство Осипа, убеждающего своего барина в том, что «в дороге всё пригодится», приводит к тому, что Хлестаков, считающий «подносик» взяткой, от которой он только что дважды отказывался, молча соглашается, чтобы Осип всё забрал... Он стал сознательным взяточником и мало того — вымогателем.

|| Далее