Актуальность Салтыкова (Салтыков-Щедрин М. Е.)

„Трудно оторваться от Щедрина",— писал Н. К. Михайловский, заканчивая свои очерки о Салтыкове, писанные вскоре после его смерти, и объяснял это редкой широтой художественного захвата покойного сатирика, исключительной глубиной анализа обще­ственных отношений, неповторяемой своеобразностью художественной манеры Салтыкова.

Михайловский и Чехов, два антипода по многим общественно-литературным взглядам, — оба отдали высокую дань уважения и любви Салтыкову.

Сам Салтыков говорил, что его „писания до такой степени проникнуты современностью, так прилаживаютея к ней, что если и можно думать, что они будут иметь какую-нибудь ценность в будущем, то именно, как иллюстрация этой современности. Надо прибавить, что, в силу цензурных условий, делал он эти иллюстрации в особой, "рабьей" или "эзоповской" манере. "Моя манера писать, — признавался он, — есть манера рабья. Она состоит в том, что писатель,когда берется за перо, не так озабочен предметом предстоящей работы, как обдумыванием способов проведения его в среду читателей.

Еще древний Эзоп занимался таким обдумыванием, а за ним и множество других шло по его следам".

Характерно, что всего через несколько месяцев после смерти Салтыкова распространенный журнал ("Русская Мысль") писал, что большую услугу оказал бы русскому обществу комментатор сочинений Салтыкова, накопляя свои пояснения "по мере, того, как некоторые из временных особенностей русской жизни, занесенных в летопись Щедрина, отходят в область истории или преданий".

Несмотря на это, вопреки даже признаниям самого Салтыкова о недолговечности его писаний, нельзя забывать двух вещей. Во-первых, публицистика Салтыкова, продиктованная не только работой большого, остро анализирующего ума, но и могучим напряжением сме­шанного чувства негодования, скорби и любви, насыщена художественными образами, которые и без обязательного приурочения к породившей их действительности приковывают пристальное внимание. Во-вторых, нельзя забывать, что Салтыков во многих своих произ­ведениях касался злобы не только своего дня, но злобы всякого дня...