БАЙРОН В ТВОРЧЕСКОМ СОЗНАНИИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА И И. П. БОРОЗДНЫ. Часть 2 (Байрон Д. Г.)

И. П. Бороздна, как и М. Ю. Лермонтов, получил образование в Московском благородном пансионе. Обучались поэты, однако, в разные годы: И. П. Бороздна – в 1818-1823 гг., М. Ю. Лермонтов – в 1828-1830 гг. Из мемуарных источников известно, что учащиеся пансиона, сохранившего «с прежних времен направление <…> литературное», «бредили романтическою школою того времени» [9, 9]. Внимание в пансионе уделялось изучению французского и немецкого языка, и М.

Ю. Лермонтов до того, как начал изучать английский язык под руководством гувернера-англичанина Ф. Ф. Винсона в 1829 г., и И. П. Бороздна, вероятнее всего, вовсе не знавший английского языка, могли воспринимать творчество Байрона посредством переводов и подражаний, как русских, так и французских (Гюго, Ламартин и др.) [3, 43]. Как бы то ни было, байронические мотивы ярко выражаются уже в ряде ранних стихотворений М. Ю. Лермонтова [10; 16; 21], начало творческого пути которого приходится на годы обучения в пансионе («К другу», «Элегия», «Одиночество», «Гроза» и др.). Влияние Байрона заметно и в ранних стихотворениях И. П. Бороздны, опубликованных в сборнике 1828 г. «Опыты в стихах». Неоспоримым свидетельством того, что поэт к этому времени был знаком с творчеством английского современника, является наличие в «Опытах» перевода из байроновского цикла «Еврейские мелодии» – стихотворения «Видение Балтазара» (у Байрона – Валтасара, от греч.). Есть смысл остановиться на этом чуть подробнее. В основе сюжета лежит широко известный эпизод из библейской Книги пророка Даниила о том, как Балтазар, правитель Вавилона, на пиру демонстративно воспользовался ритуальными сосудами из Иерусалима. И в этот миг царю явилось знамение, предсказывающее ему и его царству скорую гибель. Переложение И. П. Бороздны имеет подзаголовок: «Вольный перевод из Еврейских мелодий лорда Байрона» [7, 2]. Байрон, перелагая этот эпизод, в незначительной мере отходит от первоисточника, а И. П. Бороздна стремится как можно более точно воспроизвести вариант английского поэта, впрочем, дополняя его рядом художественных деталей и тропов, отсутствующих и в варианте Байрона, и в исходном тексте. К примеру, золотые сосуды из Иерусалимского храма у И. П. Бороздны предстают «древними, драгоценными», вино в них «кипит», а сатрапы, находящиеся в зале, представлены «вельможами в пышном одеянье» [7, 75] и др. Помимо этого, в вольный перевод И. П. Бороздны был добавлен целый самостоятельный эпизод об охватившем всех присутствующих ужасе: «Пир остановлен. В изумленье / Безмолвствует сатрапов ряд…») [7, 76]. Столь значительные расхождения с первоисточником (в особенности, если в его роли выступает текст из Священного писания) нехарактерны для И. П. Бороздны. На протяжении всей жизни поэт перелагает целый ряд сакральных текстов (молитвы, пророчества, псалмы), стремясь при этом к максимально точной передаче сюжетно-смысловой составляющей оригинала. Именно поэтому видится немаловажным, что в данном случае И. П. Бороздна использует в качестве исходного текста не библейский первоисточник, а парафраз Байрона, что указывает на увлечение его творчеством.

Кроме этого, в авторских стихотворениях 1820-х гг. находят воплощение характерные для байронизма мотивы скорби, отчаяния, одиночества лирического героя: «Как тень бродящая смотрю на мирозданье», «Солнца жизни сей меня не греет свет» («Одиночество») [7, 20], «Мне изменило всё, чем сердце обольщал», «Не жалостен плачевный мой удел» («Оставленное жилище») [7, 90-91] и т. п. Уже в ранних опытах М. Ю. Лермонтова и И. П. Бороздны ярко проявляется мировоззренческая позиция каждого из поэтов, а в соответствии с ней формируется устойчивый комплекс мотивов, который практически не претерпит изменений в дальнейшем. Но есть и существенные различия. Если лирический герой М. Ю. Лермонтова, как и лирический герой Байрона, ощущая высшую степень отчаяния и скорби, по выражению В. Э. Вацуро, «демонстративно отдаёт предпочтение человеческой, “земной” этике “с её страстями” перед этикой религиозного бесстрастия и квиетизма» [11, 6], если в его поэзии, как и в поэзии Байрона, нет «ничего от традиционного религиозного мировоззрения» – «менее всего от христианских надежд на блаженство посмертного существования» [15, 108], то И. П. Бороздна разрешает конфликт даже наиболее «байронических» стихотворений в духе христианского миропонимания. Так, его стихотворения проникнуты пафосом надежды: в моменты, когда душа «влачить не может / Ношу тяжкую скорбей», лирического героя не оставляет уверенность, что, в конечном итоге, «сквозь мглу дней далёких» он непременно узрит «светоч лучших дней» («Грусть-злодейка сердце гложет») [5, 27-28]. Если для лермонтовского лирического героя напряжённая рефлексия, осознание собственного одиночества – состояние выношенное, то для лирического героя И. П. Бороздны моменты, «Когда на сердце и на ум / Тревожных, мрачных, тяжких дум / Внезапно падает убийственное бремя!», – не что иное, как «болезнь души» [5, 40], преодолеть которую человек способен и должен, лишь получив помощь свыше, услышав «глас небесный» [5, 41]. Можно заметить, что обращение И. П. Бороздны к байроническим мотивам эпизодично и связано, прежде всего, с личными переживаниями поэта: большинство стихотворений на соответствующую тематику создано в годы смерти его родителей (1818 г. умерла мать поэта, в 1820 г. – отец) [22] и первой жены (1830 г.). Это подтверждает наблюдение М. Л. Нольмана, что для творчества поэтов второго ряда был типичен акцент именно на «своих кручинах», а не на «мировой скорби», присущей поэзии Байрона и затем М. Ю. Лермонтова [21, 494].

Вообще при всей многочисленности романтических пассажей и поэтизмов, стихотворное творчество И. П. Бороздны автобиографично: описывая важнейшие события своей жизни (женитьба, смерть родителей, смерть жены Надины, поездки и путешествия), поэт стремится к конкретике, точности в передаче деталей. Между тем творчество М. Ю. Лермонтова, по наблюдению В. Э. Вацуро, «достоверно как документ внутренней жизни поэта, но отнюдь не как биографический материал в строгом смысле слова» [11, 12].

Произведением автобиографического характера у И. П. Бороздны, несомненно, являются «Поэтические очерки Украины, Одессы и Крыма» – поэма, состоящая из двенадцати глав, каждая из которых представляет собой поэтическое послание графу В. П. Завадовскому и содержит воспоминания о совершённом И. П. Бороздной и В.П. Завадовским летом 1834 г. путешествии по югу страны. Важно отметить, что в «Поэтических очерках» И. П. Бороздна упоминает Байрона. Подробно описывая вечер в имении В. П. Завадовского в селе Драбов Полтавской области, поэт перечисляет звучавшие на балу музыкальные произведения. Судя по всему, наиболее сильное впечатление на него произвела пьеса Гуммеля «Морская гроза», о которой И. П. Бороздна пишет следующее: «<…> Меня / Кипучий вихрь воображенья / Умчал на дальние моря, / Где, как посланник Провиденья,

/ Как небом избранный пловец, / Зюлейки пасмурный певец / Под вашу музыку, перуны, / Настраивал златые струны» [8, 20].