Сказка как жанр, виды сказок и их примеры (О литературе)

Сказка - жанр, известный уже в древности. Кто не знает, например, трогательной истории о любви Амура и Психеи, рассказанной Апулеем еще во II в. н. э.? Сказка узнается в ней без труда и по характерному фольклорному зачину («Жили в некотором государстве царь с царицею...»), и по столь же характерному мотиву волшебных испытаний. Однако вот что обращает на себя особое внимание: все традиционные народно-сказочные ходы подчиняются в этой вставной новелле из романа «Золотой осел» индивидуально-авторскому художественному замыслу. Боги у Апулея удивительно напоминают «простых смертных». Венера «вопит во весь голос», забывая о том, что она «...мать, и притом женщина рассудительная». Венере, Марсу - «великому вояке», да и самому Юпитеру, как говорится, ничто человеческое не чуждо. Боги спорят и при этом ссылаются на... римское уголовное право.

Ирония Апулея позволяет ему как бы подняться над изначально-фольклорным материалом, взглянуть на него уже с высоты собственного эстетического сознания.

Это умение писателя «заставить работать» элементы народно-сказочной структуры, являющиеся традиционными, в художественно и иной для них системе творчества - отличительная особенность жанра сказки.

Писатель при этом с традицией фольклора не порывает, а дает ей вторую жизнь, находит в ней скрытый, неиспользованный потенциал. Происходит игра жанром. Немецкие романтики, высоко ставившие принципы игры, подвергают переосмыслению и счастливый финал народной сказки, и фольклорное время.

Открытые, неоднозначные финалы типичны для сказок Гофмана. Теряет свойственную для фольклора неопределенность сказочное время и в пьесе другого немецкого романтика, Л-Тика, «Кот в сапогах» (1797). Крестьянский сын Готлиб просит кота Гиниа как можно скорее сделать его счастливым. «Иначе будет поздно, - говорит Готлиб, - ведь уже половина восьмого, а в восемь театр закрывается».

Ироническая игра типичными народно-сказочными категориями продолжается и в реалистической сказке. Так, уточняет время исполнения волшебного желания персонаж пушкинской сказки царь Салтан, требуя от царевны «родить богатыря... к исходу сентября». Не чужды Пушкину-сказочнику и открытые, «немые» финалы: вспомним хотя бы конец «Сказки о рыбаке и рыбке» (1833).

Таким образом, сказка является парадоксальным жанром. Тяготея к народному образцу, она одновременно решительно от него отталкивается. Данное противоречие заложено как будто и в самом термине сказка. В самом деле, слово "литературная" имеет латинский корень "littera" - письмо, буква. Слово же сказка - от "сказывать", то есть "говорить". Оно напоминает нам о фольклорных истоках данного жанра, о его "устности".

В момент зарождения авторской сказки в России установка на чтение, на литературность формы была главным критерием ее художественности. Например, В.А.Левшин предлагал свои "Русские сказки" (1780-1783) просвещенной публике конца XVIII в. в виде галантных рыцарских романов, которые должны были, по мысли автора, составить на читательском рынке конкуренцию популярной французской серии "Голубая библиотека". Не удивительно, что левшинская сказка в то время читалась как увлекательная беллетристика, образы которой сегодня могут вызвать только улыбку: "Чародей... слетел прямо на воду и ехал по реке, ровно по суху, прямо к ладие княгининой. Тотчас послали у него спросить, откуду он, и как смеет подъезжать к ладие княжеской без докладу?.." Позднее сказка стремится к отказу от беллетристичности изложения, к устным истокам своего фольклорного детства. Для сказок Андерсена характерна ориентация на устную речь. Автор "Дюймовочки" как бы превращает читателя в слушателя своих сказок, стараясь восстановить атмосферу непосредственного общения с ним. Постоянные обращения к читателю -"слушайте же хорошенько!..", "кто бы мог подумать...", "представьте себе..." - характерный стилевой прием датского сказочника. Но одновременно андерсеновский читатель становится и "зрителем" - может наглядно представить себе картины. развернутые перед ним автором. И разве не поражаемся мы вместе с солдатом из "Огнива" (1835), глядя на огромную собаку, у которой глаза - "каждый с круглую башню".

Сказочные черты обнаруживались в литературе издавна - и притом в жанрах, от сказки, казалось бы, весьма далеких. Так, мотивы богатырской сказки находим во всемирно известном рыцарском романе нормандского трувера Тома «Тристан и Изольда», созданном около 1170 г. Сказочные сюжеты о герое-змееборце и мудрой жене, отгадывающей загадки царя, станут основой древнерусского рассказа о Петре и Февронии (XV в.), который назван «Повестью». Повестью же названо и другое замечательное произведение древнерусской литературы XVII в. - о Горе-Злочастии, в котором также явно прочитывается сказочный мотив дружбы-вражды героя с Горем. Народно-сказочный тип дурака, шута, по-своему воплощен Шекспиром в образе шута Фесте («Двенадцатая ночь», 1600), о котором говорят: «Дурак умно валяет дурака».

Таким образом, сам тип народно-сказочного миропонимания мог воплощаться не только в жанре собственно сказки. Он органично усваивался разнообразными литературными жанрами.

Например, хорошо известно, что в народной сказке младший брат, который с виду кажется недалеким и глупым, оказывается счастливее своего «умного» и изворотливого старшего брата. А если хитреца и ханжу зовут Блайфилом. а простодушного и открытого Томом Джонсом, то. выходит, сказочная основа есть и в самом знаменитом английском романе XVIII в. - «История Тома Джонса, Найденыша» Филдинга.

По сказочному трафарету разыгрывают свои отношения Гринев и Пугачев в «Капитанской дочке» Пушкина, что дает им возможность в отдельные моменты как бы отступить от своих жестко заданных социальных ролей и выступить в «амплуа» легко узнаваемых сказочных персонажей. Между ними устанавливается явно неофициальный, чисто человеческий контакт, который восходит к этике народно-сказочного мотива волшебного помощника. По отношению к Гриневу Пугачев старается выдержать роль чудесного дарителя, который, предварительно испытав своего «протеже» на добродетель (эпизод с «заячьим тулупчиком»), выручает его затем из, казалось бы, безвыходных положений. И уж совсем как в сказке все заканчивается благополучным соединением возлюбленных: вместе с героем счастье обретает и та, которую он так удачно и вовремя «догадался» назвать «невинно гонимой» «сиротой» - и Пугачев как добрый помощник, сообразуясь со сказочной логикой, спасает «красную девицу» - Машу Миронову.

Несмотря на то, что в середине XVII - первой трети XIX в. народно-сказочное мироощущение обнаруживает себя в большинстве традиционных литературных жанров, сказка продолжает сохранять свою самостоятельность, громко заявляя о себе именами Перро («Сказки моей матушки Гусыни... », 1697), Вольтера («Задиг», 1747; «Кандид», 1759), Гофмана («Золотой горшок», 1814, «Крошка Цахес», 1818), Андерсена («Сказки, рассказанные детям», 1835), Пушкина (цикл сказок 1830-1834).

Такое длительное культурно-историческое соседство авторской сказки и сказочности литературных форм не могло не привести к тому, что на подступах к XX в. логика сказки захватывает сферу не только литературы, но и науки. Оксфордский математик Ч.Доджсон, он же Л.Кэрролл, создает одну из самых замечательных сказок мировой литературы - «Приключения Алисы в стране чудес» (первое издание -1865 г.). Поэтика нонсенса и парадокса, составляющая основу этого произведения, привлекла к себе внимание известных ученых XX в.

Творчество Кэрролла предвосхитило художественные искания писателей-сказочников XX в. Относительность времени, которое можно то терять, то находить, превосходно ощущают многие герои знаменитой «Сказки о потерянном времени» Е.Шварца. Нотка нонсенса, атмосфера абсурда ощущаются в знакомых всем с детства стихах К.Чуковского. Кот у него может ехать «задом наперед», а жаба - «на метле», «волки от испуга скушали друг друга», а гиппопотам, подобно сказочному царю, вместо прекрасной царевны и «полцарства в придачу» обещает подарить двух лягушек и «пожаловать» еловую шишку богатырю-избавителю от чудовища-таракана.

В современном мире интерес писателей к сказкам растет. На поиски обетованной страны Муравии отправляется герой поэмы А.Твардовского Никита Моргунок. «Чудики», деревенские «грамотеи» В.Шукшина ощущают себя в окружении городских как сказочный «дурак» среди своих «умных» братьев. Образ-символ Царь-рыбы у В. Астафьева явно восходит к народно-сказочным представлениям о магическом животном, отношения с которым человек должен строить на путях мудрого компромисса и великодушия. «Роман-сказка» - такой подзаголовок имеет «Белка» А.Кима...