Биография писателя Василия Рослякова. О прозе. Часть 2. (Росляков Василий)

Особость и незаурядность повести Рослякова «Один из нас» (кстати, чувствуете теперь, как лично, но точно звучит само ее название?) не только в том, что эта, внешне сдержанная, но исполненная неподдельного лиризма, исповедь первого, рожденного Октябрем поколения советских людей. И того, кажется, было бы достаточно, чтобы стать художественным документом своего времени, частичкой художественной летописи послеоктябрьском истории нашего народа, какой, в сущности, является вся наша Советская литература. Но есть в этой повести еще одна ярко характеристическая особенность. Вспомним, когда, в какое время в нашей литературе она появилась.

Конец пятидесятых — начало шестидесятых годов как раз ознаменовались вспышкой так называемой исповедальной молодежной прозы, не на один год завладевшей умами читателей, особенно самых молодых, о которых она в какой-то мере и писателей. Но именно в какой-то мере и далеко не для всех и тем более не о всех, Вполне ВОЗМОЖНО, что сейчас уже немалому числу читателей надо напоминать, а то и разъяснять, кто такие были герои той самой исповедальной прозы. Городские мальчики, растерявшиеся в сложной обстановке конца пятидесятых годов. Юного, незрелого скепсиса в них было больше, чем взрослого, спокойного взгляда на жизнь. Возникла, хоть не четко выраженная, однако просматриваемая в отдельных произведениях проблема «отцов и детей», противопоставление поколений И даже некоей их несовместимости.

На этом фоне повесть Рослякова «Один из нас», тоже насквозь исповедальная, несла свою правду — и была та правда чиста и непреклонна, верна себе и не одному своему времени, но и тому, из которого она поднялась во весь свой рост, времени революции, продолжающейся и не кончающейся, и, значит, оставалась верной и вечно обновляющимся традициям той же самой революции. Повесть несет с собой и в себе атмосферу нравственной чистоты и общественного альтруизма, способного подвигнуть и на самопожертвование ради людского блага, ради будущих поколений, которых жертвующий никогда не увидит, но знает: они будут и, возможно, будут лучше моего поколения — так вот им моя жизнь, отдаю ее без остатка! — со всей кровью, вытекающей из моих жил! — это несомненно. Если угодно, эта повесть младшая сестра таким книгам, как «Молодая гвардия» Александра Фадеева или «Как закалялась сталь» Николая Островского. И не потому ли ее читают и по сей день, чего никак не скажешь о подавляющем большинстве произведений исповедальной прозы, так шумно заявлявших о себе двадцать лет назад, но уже полузабытых или вовсе исчезнувших из читательской памяти?

Начав тему войны с повести «Один из нас», Росляков снова вернулся к ней спустя почти десять лет. А за эти десять лет он после успеха своей первой вещи не сразу смог найти свою нить в литературе. Человек щедро фантазийного склада, остроумец и выдумщик, он в писаниях своих очень осторожно и чаще всего незаметно отходит от виденного, наблюденного, пережитого, он почти инстинктивно чувствует, что ему отрываться от жизни и ее реалий нельзя, опасно —таково уж его литературное дарование. Поэтому в его последующих произведениях, таких, как повесть «Обыкновенная история» (1962) или роман «От весны до весны» (1966), человек, знающий, скажем, обстановку МГУ тех лет, без труда узнает знакомых людей и многие 'характерные черточки быта и жизни, учебной практики этого заведения.

В романе «Последняя война» легко видны сюжетные линии, как бы продолжающие повесть «Один из нас», достаточно сказать, что действие романа начинается буквально в тот же зимний месяц сорок первого, когда погиб Коля Терентьев, да и имя его мелькнет в романе так же, как дальним светлым отблеском сверкнет на отдельных страницах и милый душе Прикумск и не менее дорогой и тоже бесконечно далекий на войне Институт истории, философии и литературы с сотоварищами по нему. А то бывшему филологу и дорогие поэтические строчки припомнятся...

Однако это уже все-таки не небольшая повесть, а довольно большой роман, В нем Росляков создает ряд полнокровных характеров. Прежде всего образ главного героя Славки Холопова, друга его Гоги Партеспаняна, встретившегося ему во время горького мыканья по вражескому тылу, мамаши Сазонихи, приютившей бежавших из плена, комиссара партизанского отряда Сергея Васильевича, бывшего до войны секретарем райкома, редактора партизанской газеты Николая Петровича, куда попал Славка, поскольку учился на филолога, партизанского публициста Александра Тимофеевича Бутова, учившегося когда-то у самого Брюсова, то есть в Брюсовском институте, что и Славке при всей его ифлийской подготовке в диковинку, девушек Аню, Нюру, Светлану, в которых Славка поочередно влюбляется, и каждый раз ему кажется, что на всю жизнь.. И здесь мы замечаем уже другую особенность романа — ветвистостью его сюжетных линий, стремление автора по возможности объять

всю сферу этого значительного исторического явления — партизанского движения. Иначе говоря, устремленность к эпике, широкозахзатность, многообразию, в конечном счете выражению общенародного патриотического духа, владевшего умами и сердцами множества множеств люден. Росляков написал роман о партизанском движении в брянских лесах с момента его зарождения и до слияния с возвратившейся и те края Красной Армией. Все в романе достоверно, документально точно (вплоть до вкрапленных в роман подлинных приказов, протоколов, газетных заметок) и психологически убедительно, поскольку нигде не упрощено и не спрямлено, не сглажено. Партизанская литература у нас довольно богатая, начиная со знаменитой книги Петра Вершигоры «Люди с чистой совестью» целая библиотека. Но я, например, впервые именно у Рослякова прочитал, как сложно происходило, казалось бы, само собой напрашивающееся объединение разрозненных партизанских отрядов и отрядиков, с каким недоверием относились к этой идее умные партизанские головы. И как трудно было им оторваться от своих родных мест, где они начинались как боевые единицы. И как гоняли и били их каратели по причине их малочисленности, а они, меняя базу за базой, сохраняли свой основной костяк и обрастали людьми, хотя и в этом деле даже мнительная к каждому новенькому подозрительность была разумнее глуповатого радушия — давай, мол, давай к нам, ребята, чем больше нас будет, тем сильнее станем! Да как сказать, силь-нее ли: один вражеский лазутчик мог взорвать все создаваемое месяцами, н потому партизанские начальники отличались особой недоверчивостью к любому новичку. Семь раз проверь—и тогда только прими.

Широк романно-эпический партизанский фон и отлично выписан. Но автору ближе всех и интереснее остальных — главный герой Славка. Он — стержень всего романа. Да, и тут нетрудно заметить некоторое сходство Славки с лирическим героем-рассказчиком из повести «Один ИЗ нас». Но снова ни в коем случае нельзя отождествлять героя романа с самим автором при схожести ряда биографических черт. Если это автобиография, то автобиография души, взросления, мужания ее в суровое военное время. И только. Но в этом, по-видимому, и таится главный авторский интерес в работе над романом, и потому где-то в глубокой глуби повествования течет лишь иногда выходящая на поверхность, но нигде не прерывающаяся все та же исповедальность, все та же искренность тона. «Для газеты это не годилось, писать о разгроме подполья было ни к чему, поэтому он записывал подряд, как рассказывали Вера Дмитриевна с Инночкой, записывал для памяти, для будущего, чтобы потом, неизвестно когда, вернуться к этому...» Все это теперь и описано в романе с большой, беспощадной и страшной силой — разгром подполья и кто его совершал. Роман «Последняя война» — произведение панорамное, обнимающее, по крайней мере, два года жизни основного героя, а вместе с ним и историю партизанского движения на Брянщине.

Позднейший роман Рослякова «Витенька», законченный в 1977 году, может показаться наиболее абстрагированным от авторской биографии. В семье рабочего человека Мамушкина растет любимый сынок Витя, Витек, Витенька. Пока младенец, да и потом, когда прибавится годков, —все хорошо, где ж вы видывали младенцев испорченных? А вот когда Витек стал вытягиваться и стал типичным акселератом, тут-то и пошли неожиданные неприятности для родителей. Мать Витеньки случайно наткнулась на его дневник, а там написано меж прочих строк: «Невыносимо жить нелюбимым у нелюбимых родителей. Тошно. Когда еще сдали меня в детский сад, я понял, что никому не нужен. И зачем вообще жить? Тоже неизвестно. Вечно бороться? С чем? Со своими недостатками да еще с теми, что достались по наследству от родителей, нудная глупость отца и болтливость матери». Вот те и раз! Родители-то, Борис Михайлович и Катерина Михайловна, полагали, что растят сына как надо, пекутся о нем и заботятся, все что душеньке его угодно дают, а он вот как далеко отошел от них, ума не приложишь, что с ним теперь делать-то?

Нет, не проблема «отцов и детей» вновь всплывает перед нами в романе, та самая, что лет двадцать назад присутствовала в произведениях «исповедальной» прозы. У Рослякова нет в широком обобщающем смысле противопоставления одного поколения, младшего, другим, старшим. Кто не один год строит БАМ? Конечно же наша молодежь, по духу своему она — прямая наследница тех, кто когда-то строил Днепрогэс или Магнитку. Но любое новое поколение — не слепок вчерашнего. Новое тем и новое, что несет с собой то, чего не было. Если хотите — никогда не было. И не обязательно хорошее, может, и наносное, временное. И тогда родители, «отцы», могут встать в тупик: как же это так и почему же, разве мы были в молодости такими, напасть-то какая!..

И в этом смысле, скажем, нынешнее поколение стареющих Борисов Михайловичей и Катерин Михайловн может и «проморгать» своих отроков и отроковиц. Борис Михайлович — «две войны оттопал, финскую и вот эту, Отечественную, и трудовой стаж — дай бог каждому», был и начальником цеха и главным механиком — и стоп! Грамотешки маловато, впору удержаться на достигнутом, а лучше и уступить место тем, кто более отвечает нынешним требованиям на том же производстве. А Катерина, так та всю жизнь простояла за прилавком в буфете. Нынешние же Витеньки — дети не только своих родителей, но и века НТР, а век этот многим отличается от прошлых времен. И век этот влияет на Витенек никак не слабее, а пожалуй, куда сильнее отчего крова.

Наивна запись Витеньки в дневнике («Когда еще сдали меня в деский сад, я понял, что никому не нужен»), но в ней смятенье юной души, пытающейся в одиночку, своим незрелым умом разобраться в том, что

и зрелый ум не всегда осилит. А родители — не помога, а соблазнов вокруг навалом и современных змиев-искусителей хватает. Один красавец Феликс чего стоит, им сама Катерина Михайловна залюбовалась, приятелем новым своего Витеньки. А он о своих родителях — тоже родительнице Катерине Михайловне: «Не люблю, и все». «За что же, сынок? - Спрашивает растерявшаяся от такой прямоты Катерина. «За то, Катерина Михайловна, что они законченные обыватели, мещане-накопители». Мы так и не узнаем вместе с Катериной, какие ж они мещани и накопители. Может, и прав этот Феликс, но только вскоре выясняется, что сам-то он еще и верующий, вот и Витеньке принес малоформатную Библию. Вроде бы уже и какая-то идейная система со своей внутренней

логикой намечается, но как согласуется эта система с бездельем и развратом, ЦИНИЗМ м верой? Да никак не согласуются. Мода! Современный стиль, жизни! Такой непохожий на жизнь старших Мамушкиных. А Витеньку тянет туда, к этому стилю. Вот он и отходит внутреннее ОТ родителей, ставших для него и старомодными и нудными

Это конфликт, и не игрушечный. И вовсе не высосанный из пальца, а реальный, тот, который внес разлом и взаимное непонимание не в одну семью. И одна из сторон в этом конфликте особенно и интересует Рослякова - Витенька, Не антипод ли он Коли Терентьева и Славки, всего его поколения? А что если антипод — ведь это дело не просто серьезное, но и грозное. За ЧТО же тогда погиб Коля Терентьев и Славка погиб? Чтобы на их место теперь Феликсы пришли и его подружка Ташенька? А куда С ними пойдешь? С ними — в тупик. Нам с ними не по дороге!

Так Витенька» неожиданно смыкается с предыдущими произведениями писателя. И это не контрастное совмещение. Витенька — все же не Феликс. Феликс — современный сколок того, что мы еще не так давно называли «стиляжничеством», а теперь более точно бездуховностью, пустотой, лишь иначе называемой, помоднее, например, верой в бога, Это всего лишь поза, фразерство и краснобайство, мнимая новизна, то самое мещанство, в котором Феликс обвиняет своих родителей. Но мещане они или не мещане мы так и не узнаем. А вот то что он — нынешний мещанин в молодом своем обличье, это ясно.

Слепо, как щенок, Витенька нащупывает свою правду, свой жизненный смысл. Инстинктивно, а потом и воочию убеждается, что ему с Феликсом не по пути. И решающую роль тут играют старики, дед и бабка Витеньки, к которым он, опустошенный, уехал и все еще подсознательно почувствовал там, у деда и бабки, что правда, истина в простой трудовой жизни.

Мы расстаемся с Витенькой, когда он уезжает из дому работать на стройку. Не могу сказать, что сюжетно это лучший ход, напротив, многажды испробованным и скорее тривиальный. Но жизненный смысл в нем есть, и то, что он в логике характера Витеньки — сложного, по молодости и неопытности путаного, но в основе своей здорового — тоже несомненно.

В таких случаях говорят: поживем—увидим. По всему предвидится, что за границами романа Витенька найдет себя, и будем верить, что в таком Витеньке Коля Терентьев бы не разочаровался...

Конечно же особая тема разговора — рассказы и публицистика Рослякова. Ни на кого не похожий рассказчик и очеркист первоклассный. В двухтомнике и публицистика и рассказы представлены вполне солидно. Но рассказов и очерков у Рослякова во много раз больше, чем помещено здесь. При всей бесспорной значительности его крупных произведений иногда кажется, что особенного блеска и творческой смелости, раскованности он достигает в очерках и рассказах. Иные из них, между прочим, тоже не такие уж и маленькие по объему, а приближающиеся к публицистической повести или дневнику, как, например: «Добрая осень», «У дяди Тимохи» или «За рекой, в деревне», — это высокоталантливая проза без каких-либо скидок на документальность описанного. У Рослякова редкое умение увидеть любого человека со всем его своеобразием, он отличный портретист и психолог, у него превосходный слух, и речь встреченных им людей слышит и передает нам, читателям, во всем ее интонационном и лексическом богатстве. И в речи той — еще одна существеннейшая краска характера, судьбы человека. Можно бы сказать, что Росляков любит срисовывать людей с натуры, оттого и в романах его угадываются реальные прототипы, а в очерках они просто выступают во всем своем реальном обличье и под своими фамилиями. Даже и в отдельных рассказах, отчего такие рассказы, как «Конец Заярску», «Красные березы» или «Обед с господином Дрек-селем» — по жанру рассказы, но по сути могли бы и очерками быть названы.

Вообще, что такое русский рассказ? «Бесспорная и непреходящая художническая заслуга И. А. Бунина, — писал Твардовский, — прежде всего в развитии им и доведении до высокого совершенства чисто русского и получившего всемирное признание жанра рассказа или небольшой повести, той свободной и необычайно емкой композиции, которая избегает строгой оконтуренности сюжетом, возникает как бы непосредственно из наблюденного художником жизненного явления или характера и чаще всего не имеет «замкнутой» концовки, ставящей точку за полным разрешением поднятого вопроса или проблемы. Возникнув из живой жизни, конечно, преображенной и обобщенной творческой мыслью художника, эти произведения русской прозы в своих концовках стремятся как бы сомкнуться с той же действительностью, откуда вышли, и растворится в ней, оставляя читателю широкий простор для мысленного продолжеиия их, для додумывания, «доследования» затронутых в них человеческих судеб, идей и вопросов».

Василий Росляков следует этой традиции нашего отечественного рассказа.

Вот крошечный рассказик «Красные березы». Что за красные березы, ни на каком закате не увидишь березу красной? Объясняется: когда умер Ленин, то сорганизовали коммуну и мода тогда была на все красное, поставили при коммуне поселочек, березки высадили, и появилась коммуна «Красные березы». А попал автор в «Красные березы» потому еще, что лет восемнадцать назад прочитал в редакции одну странную поэму-хронику о сооружении межколхозной ГЭС «Страницы поэмы гремели как листовое железо». Автору же она, однако, запомнилась: «искренность задела меня глубоко». В многочисленных поездках по странно он случайно попал в те «Красные березы». И там разыскал автора поэмы Трифона Ивановича Великанова. Старика. Да еще одинокого:

старуха сбежала К сыну». Очень занятный старик. «Трофим Иванович, а не думаешь ли ты к сыну, и город?» — «Кхе, — сказал Трофим Иванович, - хватит там одном старухи, да и тянуть тут некому... Не годится к сыну - партейный Я И коммуны давно нет, и «Красные березы» обезлюдели, а все горит в сердце старика тот красный огонь молодости. А потом автор узнал, что старик умер. «А березы?» — спросил он. И ему ответили А что С ними станется? Стоят...» «Красные березы стоят».

На этой фразе-символе и кончается рассказ. Маленький рассказик — а целая судьба!

В рассказах и очерках Рослякова множество человеческих судеб. Редкий у него дар - сказать о человеке очень мало, но так, что видишь его вживе, словно Ты, читатель, сам разговаривал с ним, и за столом сидел, и мировые вопросы решал.

«Сорока перелетела через дорогу— Россия. Мокрый ельничек потянулся, березы засветились, рыжие рощи выглянули за черной пахотой Россия. Разминулся ли с грузовиками, свеклу повезли на сахарные заводы, обогнали ли груженую платформу, ее тащит старательный тракторишко — Россия. И даже небо, тяжелое, осеннее небо над землей — Россия. И сколько бы ты ни ехал, день, два, три, тебя не покидает это чувство, и тебе хорошо вглядываться в ее бесконечно дорогое лицо, отмечать точку за точкой, подробность за подробностью».

Так пишет в одном из очерков Василий Росляков. А мне кажется, что это не только пейзаж, но и лик самой прозы Василия Рослякова, одушевленной высоким чувством любви и отзывчивости, примечающей любое сердечное движение близких ему людей и отливающей «подробность за подробностью» в простое и емкое слово. Теперь, когда за плечами его немалый путь в литературе, можно смело сказать: слово Мастера.

Назад