Биография Леонида Андреева. Рассказ. Часть 1.

Творчество Леонида Николаевича Андреева (1871—1919), так волновавшее современников, служившее предметом острой полемики и породившее обширную критическую литературу, несомненно должно быть отнесено к числу наиболее сложных и противоречивых явлений в истории русской культуры конца XIX — начала XX века. Писатель большого таланта, оригинальный художник со своим «романтико-трагическим» видением мира — Леонид Андреев в яркой и своеобразной форме запечатлел некоторые из существенных черт переломной исторической эпохи глубокого кризиса капитализма и периода назревавших пролетарских революций.

Леонид Андреев оставил богатое и разнообразное художественное наследие, заслуживающее самого серьезного и вдумчивого изучения.

Даровный фельетонист и автор тонких психологических новелл, созданных преимущественно в ранний период творчества, Л. Андреев был также одним из ведущих драматургов своего времени. Он создавал многоплановые философские трагедии, писал бытовые пьесы и мелодрамы, сочинял озорные сатирические миниатюры. Пьесы Л. Андреева с крупным успехом шли на лучших сценах России — в Александрийском петербургском и Московском Художественном театрах.

Однако круг творческих интересов Леонида Андреева распространялся не только на литературу и театр. Так, на заре кинематографа он раньше других разглядел возможности этого тогда только зарождавшегося вида искусства и был одним из первых теоретиков и профессиональных киносценаристов.

Мечтавший о «синтезе» разных видов искусства, Леонид Андреев серьезно интересовался живописью. И хотя он не получил профессионального художественного образования, его картины экспонировались на выставках наряду с работами мастеров, воспроизводились в иллюстрированных журналах. О портретах, выполненных Л. Андреевым, и о его красочных полотнах на сюжеты собственных художественных произведений одобрительно отзывались И. Е. Репин и Н. К. Рерих. Большое место в произведениях писателя отведено музыке. Она не только используется им для «музыкальной» характеристики персонажей и изображаемой среды (рассказы «Марсельеза», «Вор», студенческие песни в «Днях нашей жизни»). Порой она пронизывает все произведение и становится важным элементом его композиции (драма «Жизнь человека»). Своеобразный «музыкальный» подтекст трагедии «Анатэма» и авторская характеристика центрального персонажа — этого Мефистофеля XX века— находятся в прямой связи с «впечатлениями» писателя от концертов Ф, И. Шаляпина и его оперного репертуара.

Разнообразная одаренность Андреева проявилась и в его письмах к современникам. Сохранилась переписка его с писателями, деятелями искусств, издателями, наконец, — родными и близкими. Органически сливаясь с художественным творчеством Л. Андреева, собранные воедино, письма представляют собой уникальный дневник-исповедь писателя «о времени и о себе»,

В воспоминаниях современников Леонид Андреев предстает великолепным рассказчиком, живым общительным человеком, любителем всяких дружеских розыгрышей и мистификаций.

Но этот портрет не полон. М. Горький говорил, что его всегда тревожили смены настроений Леонида Андреева, переходы от бодрости и жизнерадостности к отчаянию и беспросветному пессимизму. Известно, что в юности Л. Андреев предпринял несколько попыток самоубийства. В глубине души Л. Андреева таился ужас перед жизнью с ее уродствами, жестокостью и казавшейся писателю бесцельностью. «Этот ужас, — писал К. И. Чуковский, — чувствуется во всех его книгах, и я думаю, что именно от этого ужаса он спасался, хватаясь за цветную фотографию, граммофоны, живопись. Ему нужно было хоть чем-нибудь загородиться от тошнотворных приливов отчаяния» 1. Примечательно, что герои наиболее автобиографических и «задушевных» произведений Леонида Андреева находятся в трагическом разноречии с окружающей их действительностью. Они мучительно пытаются разрешить '«загадки» человеческого бытия к не могут дать убедительного ответа ни на один из (-проклятых вопросов», поставленных перед ними жизнью. Таков сломленный, хотя и не сдавшийся в борьбе с Роком его Человек («Жизнь человека»). Не менее трагичен и выражающий сокровенные мысли Леонида Андреева цирковой клоун Тот, бессильный разрешить конфликт между идеалом и неприглядной правдой действительности (пьеса «Тот, кто получает пощечины»).

Современная Л. Андрееву критика рано обратила внимание на странную противоречивость взглядов писателя. «Леонид Николаевич, — вспоминал М. Горький, — странно и мучительно-резко для себя раскалывался надвое: на одной и той же неделе он мог петь миру — «Осанна!» и провозглашать ему — «Анафема!». Это не было внешним противоречием между основами характера и навыками или требованиями профессии, — нет, в обоих случаях он чувствовал себя одинаково искренне. И чем более громко он возглашал «Осанна!» — тем более сильным эхом раздавалось — «Анафема!»

Отмеченное противоречие было не только проявлением каких-то индивидуальных черт личности писателя. Принадлежа всем складом своего мышления к той части русской интеллигенции, которая в кризисную эпоху напряженно искала выхода из социальных конфликтов действительности, но так и не смогла связать своих вольнолюбивых, демократических устремлений с пролетариатом и его идеологией, Леонид Андреев был обречен на постоянные колебания между «осанной», и «анафемой» жизни, находившимися в прямой зависимости от подъемов и спадов волн русского освободительного движения. Выделявшийся среди писателей-современников особой остротой образно-эмоционального восприятия действительности, оп подверг страстной критике буржуазный строй, его мораль и «цивилизацию». Вместе с тем Леониду Андрееву, по существу, всегда оставались чужды идеалы идущего на смену капитализму социалистического общества. И это оборачивалось подлинной трагедией для Л. Андреева — мыслителя и художника, ибо обличение им язв и пороков современного ему буржуазного мира лишалось исторической перспективы. Более того. Все темное, злое, отталкивающее, что видел вокруг себя писатель, приобретало в его восприятии грандиозные, «космические» масштабы.

Литературная деятельность Леонида Андреева началась в 90-х годах прошлого века. Закончившему юридический факультет Московского университета молодому помощнику присяжного поверенного, приглашенному в 1897 году на должность репортера судебной хроники в московскую газету «Курьер», не пришлось долгие годы добиваться читательского признания.. Уже анонимные отчеты «Из зала суда» обнаруживали в их авторе незаурядное литературное дарование. Л. Андреев сосредоточивался в них на личности обвиняемого, стремился проникнуть в его внутренний мир, понять психологию человека, «переступившего закон». Это было тем более важно для Л. Андреева, что, разделяя взгляды прогрессивных юристов, он искал истоки преступности в неблагоприятных условиях социальной жизни. Судебные отчеты Л. Андреева, с присущей ему «психологизацией» конкретного материала, приближались к жанру очерка. В них, как и в первых рассказах Л. Андреева, ощутима близость с очерковой прозой демократической литературы 1860-х годов. Позже сам Л. Андреев называл в числе своих литературных предшественников писателей-разночинцев Н. Успенского, Н. Помяловского и Ф. Решетникова. Образцом «истинного писателя» был для него Глеб Успенский, живший «одной жизнью с его бедной родиной» и впитавший «в себя всю ее безмолвную боль и страдания».

Исключая ранние, еще очень незрелые литературные опыты, которые Л. Андреев не любил вспоминать 1, первый же его рассказ, опубликованный за полной подписью 5 апреля 1898 года в «Курьере», очень заинтересовал читателей и привел в восторг М. Горького. Рассказ назывался «Баргамот и Гараська» и по внешним признакам принадлежал к так называемой «праздничной» беллетристике, которую газеты и тонкие журналы «для семейного чтения» предлагали своим подписчикам на пасху и рождество. Как правило, поставщиками подобной беллетристики были второразрядные литераторы, сочинявшие «к случаю» сентиментальные истории о торжестве прописной «добродетели» над пороком. Рассказ Леонида Андреева мог бы и затеряться в ворохе подобной литературы, если бы не некоторые его особенности. С очевидной иронией и недоверием к «факту» автор сообщает читателю о невероятном происшествии: под пасхальный перезвон колоколов примирились блюститель порядка городовой Баргамот и нарушитель этого порядка бездомный бродяга Гараська. По достоверности обстановки, в которой совершается действие, и по своим изобразительным приемам этот рассказ рождает ассоциации с бытовыми очерками разночинцев-шестидесятников. Очень живо, с юмором в «Баргамоте и Гараське» изображен быт обитателей окраинной Пушкарной слободы в Орле. Будни они проводили в тяжелом, изматывающем труде, а в праздники предавались пьяному разгулу я «гомерической драке». Старожилы Орла могли бы назвать даже реальных прототипов произведения Л. Андреева, что, впрочем, не исключает присутствия в рассказе художественного вымысла. Внезапно в насмешливый и в общем-то по-праздничному благодушный тон повествования «Баргамота и Гараськи» врывается резкая, пронзительная нота. Так обнажается второй и главный план рассказа, дотоле скрытый от читателя живописными жанровыми зарисовками.

«—По отчеству... Как родился, никто по отчеству... не называл», — рыдает обласканный городовым Гараська. Л. Андреев находит поразительное по емкости и сжатости выражение «существа» образа бунтующего против несправедливости жизни бродяги. Оказывается, лишенный «отчества», отброшенный на дно жизни, Гараська сохранил в душе чувство собственного достоинства. В его бессвязных, выстраданных словах выражена и основная тема последующего творчества Андреева — разоблачение антигуманистической природы буржуазного строя.

Сюжеты и других произведений Леонида Андреева прямо подсказаны действительностью. В 1899 году он пишет «Петьку на даче»— одно из самых проникновенных в русской литературе изображений души ребенка, у которого было украдено детство. Источником для рассказа были воспоминания о детстве однофамильца писателя — Ивана Андреева — владельца парикмахерской, находившейся неподалеку от редакции «Курьера». Сын крепостного крестьянина, Иван Андреев мальчиком был привезен в Москву и отдан в ученики к цирюльнику. Прототип андреевского Петьки рано узнал голод, побои, непосильный труд. Авторское чувство сострадания и гнева, вторгаясь в объективно-реалистический тон повествования, эмоционально преобразует действительность, что проявляется в конце рассказа в экспрессивном выражении отчаяния Петьки и саркастических нотах Андреева при изображении «господ».

В 1898—1899 годах в «Курьере» появляются все новые и новые рассказы Леонида Андреева, в том числе «Большой шлем» и «Ангелочек». Все они находили хороший прием у читателей. Иным даже казалось, что под псевдонимом «Леонид Андреев» скрывается кто-либо из известных писателей — Горький или Чехов. Чтобы рассеять недоумения, «Курьер» однажды даже поместил разъяснение, что Леонид Андреев — это не псевдоним.

Задумав выпустить рассказы отдельной книжкой, Л. Андреев вырезал их из газеты и наклеивал в тетрадь. С этим альбомом он и пришел на первую встречу с М. Горьким 12 марта 1900 года. М. Горький тогда направлялся из Нижнего Новгорода через Москву в Крым и назначил Л. Андрееву свидание на Курском вокзале. Из всего написанного после «Баргамота и Гараськи» он особо выделил «Большой шлем» и «Ангелочка».

В этих рассказах Леонид Андреев заметно отходит от первоначальной «очерковой» манеры. Он устраняет длинноты, за которые его упрекал М. Горький, и после беседы с А. П. Чеховым (апрель 1899 г.) по поводу своего рассказа «В Сабурове» больше внимания уделяет «Технике» письма. Главное же отличие «Большого шлема» и «Ангелочка» — в дальнейшем углублении психологизма повествования. Если первые, тяготевшие к очеркам, рассказы Л, Андреева были случаями из жизни, то теперь его все более занимает роль в жизни случайности. «Словно не люди проходят перед вами, а какие-то типографские знаки. И чтобы глазом увидеть человека, а не формулу, приходится смотреть на то в человеке, что не покрылось еще лаком привычки», — так объясняет сам Л. Андреев свой новый подход к действительности 1. Во имя глубокой правды изображаемого он все чаще и чаще пренебрегает натуралистическим правдоподобием ради жизнеподобия, а быт, освобожденный от «частностей», все более тяготеет к бытию.

Для своих рассказов Л. Андреев избирает исключительные ситуации. В «Большом шлеме» ею является скоропостижная смерть на карточным столом одного из игроков. С точки зрения бытовой достоверности трудно себе представить, чтобы, продолжительное время три раза в неделю собираясь для игры в карты, выведенные в «Большом шлеме» интеллигентные обыватели ничего не знали определенного о своем внезапно умершем партнере. Однако читатель, захваченный произведением, оставляет без внимания эту несообразность, поскольку такое авторское отступление от бытового правдоподобия имеет своей целью подчеркнуть социальную проблематику рассказа — одиночество, трагическую разобщенность людей. Герои рассказа не замечают, что за пустыми банальными разговорами и мелочным житейским практицизмом они утратили свою личность, превратились в колоду тасуемых игральных карт. Страдания и скорби «дряхлого мира» за окнами гостиной Евпраксии Васильевны, который «то краснел от крови, то обливался стонами больных, голодных и обиженных», они подменили для себя иллюзорным порядком и строгими правилами карточной игры. Но за социальной проблематикой «Большого шлема» проступает и некий опосредствованный образ мира и человеческого бытия вообще, не имеющий в рассказе какого-то конкретного содержания, Образ этот создает авторское настроение, вторгающееся в объективный реалистический тон повествования. За спинами реалистических персонажей «Большого шлема» словно появляются невидимые ими, но переживаемые ими еще два героя рассказа — Смерть и Случай. Внезапная смерть Масленникова и то, что он никогда не узнает о своем карточном выигрыше, на какое-то время объединяет и уравнивает интеллигентных мещан в страхе перед таинственными силами, распоряжающимися их судьбой. Еще большим вторжением в сюжет субъективного авторского начала отмечен в целом реалистический по своей структуре рассказ Леонида Андреева «Ангелочек». По существу, он ничего общего не имеет «с праздничной», «рождественской» беллетристикой. Его сюжет словно развивается в двух параллельных планах. Реалистическое («произведение Л. Андреевым конкретных примет «быта» и эмоциональное восприятие автором этого «быта» как бы представляют собой две соприкасающиеся и взаимно связанные реальности. Причем Л. Андрееву ближе вторая реальность, так как она, по мнению писателя, полнее воплощает в себе «сущность» действительности. Бытовые подробности и детали получают в рассказе расширенное истолкование. Так, восковой ангелочек с рождественской елки —это не просто понравившаяся Сашке игрушка. «Все добро, сияющее над миром, все глубокое горе и надежду тоскующей о боге души впитал в себя ангелочек». В .своей реалистической конкретности Сашка — это верное изображение озлобленного несправедливостью жизни ребенка. С другой стороны, Сашка у Л. Андреева как бы олицетворяет собой забитую, затравленную, ограбленную человеческую душу вообще. Для отца Сашки ангелочек — это напоминание о Прекрасном, убитом и испакощенном прозаической действительностью. Для Сашки ангелочек — напоминание о существовании Прекрасного, к которому неосознанно тянется душа ребенка, тоскуя и страдая. Сашка не знает того, что он похож на ангелочка. И если воспоминания Сашки о товарище-гимназисте, который на коленях в классе вымаливал тройку у учителя, должно быть отнесено к первой реальности, то необычное потрясение, испытываемое мальчиком при виде ангелочка, и просьбы Сашки на коленях перед барыней подарить ему эту игрушку, очевидно, должны быть отнесены ко второй, «сущностной» реальности. Как, впрочем, и плач над ангелочком Сашки и его отца в финале рассказа. Вторую реальность «Ангелочка» почувствовал А. Блок, отмечавший, что в этом рассказе «звучит нота, роковым образом сблизившая «реалиста» Андреева с «проклятыми» декадентами. Это — нота безумия, непосредственно вытекающая из пошлости, из паучьего затишья. Мало того, это — йота, тянущаяся сквозь всю русскую литературу XIX века, ставшая к концу его только надорванной, пронзительной и потому — слышнее».

|| Далее