|
Биография Калинин Анатолий ВениаминовичРано в тот год весна вышла из берегов и затопила буйной веленью донскую степь. По-над станицами и хуторами несдержимо поплыли, обдавая белой пахучей свежестью, низкие затяжные туманы цветущих яблонь и жердел. Вечерние запахи первых весенних цветов весело кружили голову. Покойно душе было слушать утомленное бархатное гудение отяжелевшей пчелы, довольной сегодняшним взятком. От Ростова до хутора Пухляковского по воде часа два. Стремительный «Метеор» несет меня с такой скоростью, что кажется, вое вокруг стоит на одном месте, все замерло. Лишь машут вслед речному лайнеру чайки, да расходятся небольшие волны попарно к правому и левому берегу. Хутор лежит как раз под боком станицы Мелиховской. .Чуть вверх по течению от Пухляковского прибилась к высокому берегу и парит над ним теплым весенним вишеньем старейшая столица донских казаков Раздорская. Вдоль берега, обходя заново просмоленные лодки и раскинутые на песке мокрые сети, я иду легко и быстро. Под пенистый тихий накат волны рождаются в душе какие-то давние и в то же время новые слова, и кажется мне, что я знаю эти места с незапамятных времен, с детства... Дом Анатолия Вениаминовича Калинина виден издали. Изумрудные, цвета зеленеющего поля ставни, ясные, отражающие донскую волну стекла, высокие старые деревья, дощатая калитка и, наконец, ступени, сбегающие прямо к воде. На противоположном левом берегу — большой яр, чем-то напоминающий птицу. Долго, помню, прежде чем войти в гостеприимный дом писателя, стоял я лицом к реке, вглядывался в причудливые очертания созданного природой дива. Потом уже, много времени спустя, с неожиданной радостью узнавания и воскрешением в памяти того давнего дня, прочел: «С какого бы места ни взглянуть, отовсюду можно увидеть этот яр с его суглинистой красной грудью. И с правого берега, когда объезжаешь донскую петлю по верхней, степной дороге, а он с отножинами как будто раскрылатился над Задоньем. И с левого, низменного, берега, когда из-под перьев полыни, из нор, изрывших суглинок яра, то и дело выметываются щуры на перехват пчел, летающих из степи через Дон за взятком. Так и норовят прервать эту золотистую нить, сотканную пчелами между берегами». Это было ровно десять лет. назад. На рабочем столе писателя лежала уже готовая для летних номеров «Огонька» повесть «Возврата нет». Задумана она была неожиданно, но основана на подлинном факте, действительно случившемся в годы войны неподалеку от того места, где теперь проживает Анатолий Калинин. Конечно, в повести присутствует большая доля вымысла — без этого невозможно ни одно художественное произведение. Но прочную основу для повествования о нелегких судьбах людей заложила, конечно же, сама жизнь, ее суровая правда. Знает Анатолий Калинин человека, видел он его в грозные, обожженные в битвах военные годы, видел идущего по мирной пашне только что засеянного поля. ...Тяжкое испытание выпало на долю казачки Антонины Кашириной. Летом сорок второго при отступлении, наших войск от Ростова к Сталинграду подобрала она на поле боя раненого командира батареи Николая Никитина. Надежно спрятала на своем подворье от вражеских глаз. Спрятала в тот самый момент, когда в ее доме расположился матерый гестаповец, в обязанности которого входило на допросах приводить в чувство пленных, когда они теряли сознание. Рискуя головой, выходила женщина, как птенца с перебитым крылом, молодого лейтенанта. Сберегла от неминучей почти уже смерти. И вдруг почувствовала, что полюбила того, ради которого ежедневно шла почти на смерть. Под прицелом бесстыжих безресничных глаз немецкого денщика, следовавшего за ней буквально по пятам, пробиралась Антонина, вершя своему долгу и велению сердца, к замаскированной тщательно яме в яру... А комбата Никитина, не окрепшего еще как следует, не вставшего на ноги, тянуло из этого невольного убежища туда, на передовую. Ведь совсем неподалеку шли бои, умирали его товарищи, горела его земля. И вот однажды под прикрытием коряги он переправился на другой берег Дона и ушел в ночь и растворился в ней. И осталось Антонине Кашириной одно воспоминание позднего бабьего счастья: помнила, как однажды пришла она к яме распаренная после бани, и залились красным румянцем щеки, когда внезапно смутил лейтенант ее словами: «А ты красивая» — и по-' смотрел на нее так, словно увидел впервые. Кто знает, о чем думалось ей потом, одинокими вдовьими ночами. Но, кажется, больше всего — о той заветной тайне, о невозможном, невозвратимом и счастливом моменте в тяжкой военной судьбе... Послевоенное время в станице началось круто. Приходилось все поднимать заново. И нелегкая ноша колхозного председателя легла па плечи Кашириной. Истинный писатель всегда «заглядывает 8а пределы видимых горизонтов», ибо понимает, что масштабные исторические события тесно переплетаются с эпизодами частной жизни. Частные судьбы, их закономерная зависимость друг от друга и составляют неотрывную частицу текущей истории. Будет поставлена точка в конце рассказа. Но на этом не окончится жизнь героев, лежащая в основе повествования, она будет, продолжена в самой жизни, в ее неумолимом движении, в исторической правде. Тема правды и неправды. На одном берегу времени стоят секретарь райкома Неверов и рядовой коммунист Антонина Ка-ширина. Но если Неверов как бы всматривается в зеркала, расставленные перед ним, в их затуманенные и искажающие стекла, то Каширина глядит с гордо поднятой головой в честные глаза самой жизни. Она не только угадывает, как нужно поступить а настоящий момент, но и всегда может поставить себя в любую ситуацию, возникшую в жизни всего колхоза или в отдельной человеческой судьбе, и при этом найти единственный, сообразный с правдой общественных и человеческих отношений выход. Наверное, не случайно поэтому горе, внезапно упавшее на плечи этой сильной русской женщины, не свалило ее, не одолело. Предательство Неверова, его демагогия толкают Каширину в порыве гнева и отчаяния совершить недопустимое — она кладет на стол секретаря свою кандидатскую карточку. И вот она исключена из партии. Общественные дела, в которых столь ярко и многогранно проявился волевой характер, находчивость, человеческая щедрость Кашириной, теперь отдалены от нее, и, кажется, навсегда. И тут-то неожиданно буквально сваливается на голову Антонины счастье. Возвращается уже, кажется, безвозвратно потерянный Николай Никитин. Возвращается к ней. Но — опять испытание, и на этот раз еще более суровое. Пятнадцать лет безоблачной и счастливой жизни пролетели, как во сне. Подрос сын Кашириной от первого брака, появилась в доме молодая женщина, невестка Антонины. «Никто не может знать наверняка, как завтра распорядится жизнь», — этой фразой Анатолий Калинин как бы останавливает нас на мгновение, предупреждая, что все оправдания и все осуждения его героев пока преждевременны. Главный судья и главный защитник — сама жизнь. Всего несколько десятков страниц отделяют эпизод встречи Кашириной и Никитина в день приезда последнего от тех событий, что случились в семье много лет спустя. «— Чем же я тебе смогу за все заплатить? — Что ты, Коля, ты уже заплатил, что остался живой. И что не забыл меня, — плача, говорила она, счастливая и тем, что он все понял, и тем, что на ее долю выпала такая любовь...» Но счастье — вещь непостоянная. Оно застигает человека врасплох и врасплох его покидает. И вот перед нами немолодая уже и несколько растерянная сначала и тут же спохватившаяся, почти прежняя (по крайней мере — внешне!) Антонина Каширина узнает, что ее мужа, ее Никитина, и невестку Ирину связала любовь... Казалось бы, отчаяние, горе и ненависть к двум этим людям должны были бы заполнить Антонину, но нет, не та перед нами женщина, и не тот перед нами писатель, чтобы все было так банально и просто- «— Я, слава богу, пятнадцать лет с ним счастливой была, и на том спасибо. У других женщин и этого не было. Может, все это теперь мне в наказание за то, что слишком радовалась своему счастью, когда кругом еще столько горя. Может, так и надо мне за то, что стала я совсем незрячей и сытой своим счастьем. И чтобы он теперь вдруг из благодарности вернулся ко мне — этого тоже мне не нужно». Что-то неуловимое — может быть, сама, атмосфера раз посетившей женщину неумирающей любви — роднит Антонину Каширину с шолоховской Натальей. Да, такая женщина будет любить до конца дней своих, какие бы ни грохотали над ней грозы, — ведь после грозы зелень и радуга еще заметнее, еще ярче, Нет, она не осудит Никитина и не полезет к нему в душу со словами: «Я из тебя человека сделала». Это за нее скажут другие. А в сердце незаслуженно будет сама упрекать себя за потерю любимого человека... Такова правда характера. Правда жизни. И правда искусства. «Анатолий Калинин — художник страстный, увлеченный», — к этим словам В. Карповой я добавил бы: и потому убеждающий, причем убеждающий не силой и логикой факта, а силой человеческого чувства и неоспоримой логикой живой жизни. ...Мы сидели под старой седой яблоней. Солнце клонило свою усталую, тяжелую голову к западу. Анатолий Вениаминович говорил мне, как нелегко ему далась новая повесть. Но в глазах его я читал: писатель работой доволен. На садовой скамейке рядом g нами лежал крохотный зеленый листок. Его не ко времени нечаянно уронила старая яблоня. А может быть, она слушала наш долгий разговор о судьбе, о жизни, о поэзии, о всепобеждающей любви, и это был ее молчаливый, тайный знак согласия и союза... Да, это было десять лет назад. На письменном столе лежала и ждала отправки в журнал «Огонек» рукопись повести «Возврата нет». Творческие узы давно связывают писателя с этим журналом. Это с его страниц сошли и явились читателю Василий Греков, начальник политотдела строительства Цимлянской ГЭС, испытанный делами и временем коммунист-ленинец («Запретная зона»), и романтическая фигура благородного, чуткого к людям, принципиально-честного Будулая («Цыган»), и отзывчивый к миру, слушающий свою совесть Луговой, и семнадцатилетняя, полная юной свежести и обаяния, живущая в завороженном мире музыки дочь Лугового Наташа («Гремите, колокола!»). Список героев полюбившихся читателям калининских книг значительно больше приведенного выше. И все они вышли из этого тихого кабинета с видом на Дон, из этого цветущего в весеннее половодье и грузного от земной щедрости своих садов по осени хутора Пухляковского. Вышли и разбежались по белу свету, полноправно поселились в сердцах людей, прежде незнакомых и неведомых. И никакими силами теперь не собрать их уже в этом старом уютном доме, под широкой и шумной яблоней-вещуньей, не пройти с ними вместе по берегу большой реки, пахнущему рыбьей чешуей и влажным ветром, не остановиться у яра, похожего на птицу. У них своя судьба. Своя жизнь. И совсем не удивительно, что сюда, в Пухляковку, приходят и доносятся о них разные вести. Так, от известного кинорежиссера Алексея Салтыкова пришло однажды письмо. На строительстве Красноярской ГЭС, в перерыве между съемками, попалась ему тоненькая огоньковская книжечка с портретом Анатолия Калинина. И тотчас же по прочтении он загорелся ею, загорелся задумкой нового фильма. Такова предыстория киноленты «Возврата нет». Много можно рассказать подобных эпизодов из жизни калининских книг. Мне помнится еще один. Издалека, из белорусской деревни, в «Огонек» после опубликования на его страницах повести «Эхо войны» было прислано гневное письмо старой женщины, адресованное... Варваре Табунщиковой и ее сыновьям. Что заставило написать в редакцию эту женщину? Быть может, она встречалась на своей дороге с той, которая черной жизнью была похожа на Табунщикову. Быть может, какой-то отщепенец вроде Жорки Табунщикова замучил и ее сына. Быть может... Эхо войны слышится в сердцах еще многих и многих. Мучает по ночам бессонницей, врывается в дома и хаты мирных жителей. Много в те годы пало внезапного снега на головы людей. И никакое солнце не растопит военный снег седины. Никакая радость до конца не затмит собой давнее горе страны. Разве все мы — и те, которые заслонили грудью родную землю, и те, кто не видел никогда страшных дождей смертоносного свинца, — можем забыть горькие дни Отечества? Нет, никогда. Не забудем мы и предательские дела табуящиковых. Варвара Табунщикова скорее не персонаж, а символ затаенной злобы и человеконенавистничества. Почти всю жизнь жила эта волчица, отгородившись высоким забором отчуждения от человеческих глаз. Жила только интересами накопительства и ни на миг не забывала, что в годы коллективизации Советская власть «отобрала у них» с десяток коров, сеялку и разбросанные по хутору сады. Показывая людей, не принимающих нормы советской жизни, Анатолий Калинин как бы беспощадным «хирургическим ножом вскрывает их подпольную философию», живучесть их характера и морали. Но как бы ни маскировала волчье логово своей души, как бы хитро потом ни заметала кровавые свои следы Табунщикова, она чувствует не только обреченность своего существования, но и полный крах надежд па восстановление старого. Страшна расплата перед совестью настоящей жизни. Страшна! И рука правосудия, рука самой судьбы, придет время, перехватит горло отжившему, потерявшему все человеческое... Бесшумно катят воды тихие на вид степные реки. «Но видел ли кто-нибудь, как на стремнине Дона, среди изрытых ярами берегов, воронками кружат воду... глубинные ключи?» — метафора эта не раз разворачивается на страницах калининской прозы. Но особенно сильное воплощение получает в «Эхе войны», в той самой сцене, где через много лет после войны Варвара Табунщикова встречается на своем подворье со старой женщиной, матерью двух разведчиков, убитых предательскою рукой Табунщиковых. Когда разоряют гнездо птицы, то долго потом кружит она, неутешная, над этим местом, долго летает взад-вперед, словно прося защиты и как бы сама пытаясь при этом найти и защитить своих потерянных птенцов. Скорбная дорога безутешной материнской печали привела на хутор и бывшую учительницу. «Странные были у этой незнакомой женщины глаза. То ли потому, что стекла очков так увеличивали их, казалось, что из этих серых больших глаз и состояло все ее лицо и взглядом своим они втягивали человека в себя, как втягивает глубокая воронка посреди Дона. И самое странное, что Варваре показался чем-то знакомым этот взгляд, хотя она твердо знала, что встречается с ним впервые в жизни. — А зачем она вам? — все с той же, если не с большей, холодностью ответила она вопросом на вопрос женщины. Женщина пояснила: — Говорят, у нее во дворе убили моего сына, и я хотела у нее спросить... Две серые воронки за стеклами очков, потемнев, с бешеной скоростью закружились перед лицом Варвары и потянули ее в свою беспощадную глубину. Она уже узнала. — Нет! — крикнула она, отступая от этой маленькой женщины в очках.— Ничего я не знаю! Нет!! Ольга с мужем Дмитрием одновременно выскочили с другой половины дома на душераздирающий крик матери. Варвара пятилась от порога и, запрокидываясь всем корпусом назад, отталкивала незнакомую старую женщину, которая хотела удержать ее за руки, чтобы она не упала. Женщина пыталась подхватить ее, но Варвара, падая, отбрасывала от себя ее руки. И если бы не Ольга с мужем, этой маленькой женщине в очках ни за что бы не удержать разбитую внезапным параличом Варвару». Суровая нота возмездия звучит в словах писателя. Но при этом мы постоянно помним: главный судья и главный защитник — сама жизнь. Это не только творческое кредо, но и выстраданная, найденная в сложнейших перипетиях жизни гражданская позиция художника, позиция подлинно гуманистическая, сочетающая в себе и высшую любовь к человеку, и высшую требовательность к нему. Есть книги, которые пишутся сразу, за очень короткое время. Другие рождаются долго, медленно, годами. Но есть и такие, что пишутся всю жизнь. К подобным книгам, на мой взгляд, принадлежит и «Время «Тихого Дона» Анатолия Калинина. Это не критическое исследование, не «проводник» в тайны жизни и творчества выдающегося писателя XX века, не отвлеченные плоды раздумий о писательском труде вообще. Но вместе с тем это и тонкий исследовательский анализ, и приоткрытая дверь в кабинет Шолохова, и свободный от академической засушенности рассказ о жизни художника, и широкие размышления о творчестве в целом. Это художественная биография Шолохова. И опыт его уроков. Книга состоит из отдельных статей, своеобразных новелл, написанных в разное время по тому или иному поводу. Но главным поводом всегда была и остается живущая в каждом из нас живая тяга к мелеховскому двору, к создателю вечных книг—» «Тихого Дона» и «Поднятой целины». На протяжении почти сорока лет было много встреч у Анатолия Калинина с Михаилом Александровичем Шолоховым. Много разговоров, много писательских раздумий и читательских размышлений о судьбах героев и книг. На протяжении десяти лет моих встреч с Анатолием Вениаминовичем я имел возможность не раз слышать, как неподражаемо читает он на память целые страницы шолоховской прозы. И вот теперь, когда передо мной лежит книга «Время «Тихого Дона», я все еще слышу этот звучащий голос, негромкий, но и не тихий, далекий и в то же время близкий, мудрый и вместе с тем молодой: «...вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака... Вот и все!» А вот памятные строки из последней книги «Тихого Дона»: «Ни слова, ни стона не услышал он от безмолвной Аксиньи» — и вслед за этим уже свое, калининское: «И вот уже он шашкой копает ей могилу. Нет, не помогла им любовь. Даже само солнце над головой Григория является его взору в донском небе черным... И обо всем этом рассказано на том же самом языке, на котором говорят эти простые, несчастные и прекрасные люди, но только пропущенном сквозь «магический кристалл» необыкновенного таланта художника... Все это написано теми же красками, которыми донская степь встречает, весну, лето, осень и зиму, утро и вечер, восход и закат солнца, играет и в часы безмятежного безмолвия, и в часы грозы. И не раз напомнит нам автор «Тихого Дона», как это нелепо и горько, когда среди этого буйства живой, вечно обновляющейся природы, под этим ослепительным солнцем, на милой родной земле, источающей пленительные ароматы, под звуки щебечущих птиц, поющих весенних ручьев и донской волны с недопетой песней на устах «безобразно просто» умирают молодые, красивые, полные жизни и надежд на лучшую жизнь люди». О творчестве Шолохова написано много книг. Но, на мой взгляд, «Время «Тихого Дона» занимает среди них особенное место. У этой книги своя предыстория. И свое послесловие. Это не «Мой Шолохов», а «Наш Шолохов», это не «Моя «Поднятая целина», а «Наша «Поднятая целина». И еще хочется сказать, что в ряду произведений самого Анатолия Калинина эта книга занимает не обособленное место. Она вместе со всем остальным является как бы средоточием болевых узлов творчества и нравственных поисков художника. Она дополняет многие выступления А. Калинина в печати о писательском слове и деле, так же как эти выступления дополняют ее: «Пришло время твердо согласиться с тем, что если твоя мысль и твоя краска (слово, нота, движение, намек) достанут до самой существенной, наболевшей, настрадавшейся (чуткой, сокровенной и т. п.) струны читателя, до самого целомудренно глубокого его нерва, то он немедленно отзовется и придет на помощь с кистью и красками своего опыта, дорисует, допишет, отдарит своими знаниями, вступит, говоря по-модному, в цепную реакцию с твоими атомами. И тогда может наступить час, когда и в десять печатных листов может уместиться весь, скажем, образ войны. Нет, я не утрирую, я мечтаю об этом... Совместить личность с движением, обстановкой, «интригой», даже с запахами и тому подобным, дать на странице-двух образ или... наиболее существенные черты целого поколения — и нигде не впасть в духовную наготу, остаться пассивным и пластичным, кратким, но подробным — это означает отобрать и научиться пользоваться самым главным, глубоким и своеобразным из времени и из красок, средств, тебе подвластных. И чтобы все было самое свежее, горячее, все из первых рук и уст, неповторимое. И чтобы осталось очарование языка твоего времени — звучали земля и небо, обжигали глаза и сердце краски и запахи». „.Говорят в народе, что плод жизни человека — его доброе имя. Имя Анатолия Калинина знают на донской земле почти все. И далеко за ее пределами — тоже знают. Человека меряют его делами. А добрых дел за плечами писателя и депутата Верховного Совета РСФСР немало. Благодаря его вмешательству в хуторе Пухляковском много построено, много изменено к лучшему в судьбах людей. А скольким молодым литераторам помог встать на ноги и найти свою тропу Анатолий Калинин! И автору этой статьи до сих пор благодарно памятен день первого знакомства с писателем и день первого приезда в хутор Пухляковский. Да, весна в тот год рано вышла из берегов. И даже поздним вечером на скамейке под старым деревом было безветренно, тепло и покойно. Я вспоминал, как впервые на вечере во Дворце строителей, где выступали перед залом, заполненным до отказа читательской публикой, ведущие мастера советской литературы, я увидел его. Мог ли я, заводской мальчишка и начинающий поэт, ожидать тогда, что судьба подарит мне потом радость многолетних добрых встреч с Анатолием Калининым. Это было давным-давно, он улыбнулся мне своей неповторимой открытой улыбкой, я протянул ему свою ладонь... У каждого из нас, живущих на земле, есть свое определенное выражение лица. Своя улыбка. Сколько на свете человеческих лиц, и одно другое не повторяет. Но не правда ли, бывают лица, которые нельзя ни на мгновение забыть, а есть и такие: не увидишь несколько дней — уже и не вспомнишь, забыл навсегда, будто вынул из памяти что-то ненужное и потерял его в пространстве мелькающего времени... В ту далекую пору первого знакомства, помимо писания стихов, я усиленно занимался штудированием творчества Белинского. Я сказал об этом Анатолию Вениаминовичу. В ответ он взял мою руку и долго не отпускал ее. Я смотрел, буквально затаив дыхание, в его внимательное, все понимающее лицо. Да, у всякого есть свое лицо, но таких особенных лиц я больше не встречал. Не ручаюсь за дословность, потому что цитирую Белинского по памяти: «Лицо есть душа человека — следовательно, личность имеет все свои степени и собственную постепенность. Чем общее, тем маловыразительнее она. Чем более привлекает, удивляет оригинальностью, тем она глубже. Поэтому талант есть незаурядное развитие личности. Это что-то так же недоступное, необъяснимое словом, как выражение лица, как органическая жизнь». Быстро мчится людское время. Еще совсем недавно я знал его пятидесятилетним. А теперь, когда пишу эти строки, приближается новый юбилей. Позади годы трудного, но радостного писательского труда. И впереди тоже они. Впереди — прежняя любовь писателя к человеку, к земле, к слову. А о любви Анатолий Калинин сам сказал так; Коль о любви подумать строго, Она — не в роще соловый И не подкова у порога, Она — страданье и тревога, И бесконечная дорога, И красный цвет моей крови. Борис Примеров Источники:
Аннотация: Первый том открывается очерками и рассказами, посвященными послевоенной сельской жизни 40—50-х годов. Роман «Суровое поле» и повесть «Это войны» навеяны воспоминаниями о годах Великой Отечественной войны, повествование о мирных буднях тесно переплетено о рассказом о незабываемом подвиге русского народа. Обновлено: Опубликовал(а): Nikotin Внимание! Спасибо за внимание.
|
|
