А. Л. Бржеской (Фет Афанасий Афанасьевич Стихи)

Напрасно жизнь зовешь ты жалкою ошибкой,

И, тихо наклонясь усталой головой,

Напрасно смотришь ты с язвительной улыбкой

На благородный подвиг свой.

Судьба тебя тоской непраздной истерзала,

В измученной груди волшебный голос жив;

В нем слышен жар любви, в нем жажда идеала

И сердца смелого порыв.

Так, навсегда простясь с родимою скалою,

Затерянный в песках рассыпчатых степей,

Встречает путников, томящихся от зною,

Из камня брызнувший ручей.

А. Л. Бржеской Впервые «Огонек», 1879, № 8; включено в ВО—1. Александра Львовна Бржеская (урожденная Добровольская) — одна из самых дорогих Фету женщин, «далекий друг» поэта на протяжении многих десятилетий его жизни. Предки Бржеской, Добровольские, — польского происхождения; родители ее были полноправными российскими дворянами и жили в усадьбе Сасовке Елизаветградского уезда, где Александра и родилась 18 мая 1821 г. Первые стихи, обращенные к ней, Бржеская услышала, когда ей было три года; а читал их Пушкин (эта история сохранилась, правда, в передаче не самой Александры Львовны, а других очевидцев; см. статью Г. Зленко «Пушкин едет «на саранчу» — «Литературная Россия», 1977, № 6). Поэт попал в имение Добровольских Сасовку во время своей «командировки на саранчу» и среди семейного праздника (были именины сестры хозяина дома) оказался в центре внимания. «В это время к хозяйке дома подошла дочь, малютка трех лет; лаская девочку, мать поставила ребенка на стол, и девочка, лавируя между приборами, прошла к отцу, на другой конец стола. Отец сказал Александру Сергеевичу, что и эта малютка знает его стихи, и велел ей прочесть то место из «Кавказского пленника», где описывается красавица; действительно, дитя едва внятно пролепетало несколько строк. Пушкин сказал ей: «Да ты и сама обещаешь быть такой красавицей» — и сам прочел ей стихотворение «Адели».

Александра Добровольская и впрямь выросла красавицей; пройдя обучение в столичном пансионе, она вышла в 1840 г. замуж за отставного кирасира, молодого и богатого херсонского помещика Алексея Бржеского, и стала украшением местного общества. С лета 1845 г. начинаются ее отношения с Фетом, продолжавшиеся до конца жизни поэта; эти отношения подробно изучил Г. Блок, посвятивший им специальную работу («Фет и Бржеская».— Альманах «Начала», 1922, № 2), материал которой используется ниже. К сожалению, не сохранилось (или, во всяком случае, пока неизвестно) ни одного изображения молодой Бржеской; удалось отыскать только позднюю ее фотографию —1871 г. «Глядя на эту полную пятидесятилетнюю женщину, трудно угадать былую, воспетую Фетом «несравненную» красоту, о которой до сих пор еще не умерли предания. Но под темными волосами, разделенными прямым пробором, глаза остались прежние. Были они голубые, длинные, с тяжелыми, вниз оттянутыми веками. И сохранился маленький, безупречно очерченный рот с молодой, девичьей улыбкой».

Набрасывая «штрихи к портрету» елисаветградской красавицы, Г. Блок пишет: «Молодость, проведенная в ненарушимой, красиво обставленной праздности, в балах, кавалькадах и поездках по Дунаю, привычка нравиться «уездам и столицам» и всюду находить «венец прекрасному челу»—в этом воспитался ее характер, в этом сложились те требования к жизни, от которых она не отступалась до глубокой старости. <...> Ею всегда должны любоваться — это основная, самая острая ее потребность. Она всегда в красивой позе, и все, а в особенности Фет, непременно должны эту позу заметить, оценить». По мнению исследователя, над Фетом было всесильно «обаяние женственного начала, которым цвела она», но при этом их близость никогда не преступала известной границы — ими обоими, вольно или невольно, была принесена жертва особой «красоте отношений», существовавшей между Александрой Львовной и ее самым верным рыцарем.

Они расстались в 1853 г., когда Фет перевелся из кирасирского полка в гвардию. Пятнадцать лет он переписывался с Бржескими, в основном с Алексеем Федоровичем, изредка находя в его письмах несколько строк Александры Львовны, обращенных к нему; дважды за это время он встречал ее в Москве. Новая полоса их отношений началась с 1868 г., после смерти Бржеского: они пишут множество писем друг другу, а Фет, став владельцем Воробьевки, зовет Александру Львовну поселиться у него. Она откликнулась на его зов — в июне 1879 г. приехала в Воробьевку; но не для того, чтобы обрести здесь жизненную пристань, а только чтобы повидать своего поэта. Они не виделись больше десяти лет — и вот: «Дорогой друг Александра Львовна...» — «Голубчик Фет...»

Мы встретились вновь после долгой разлуки,

Очнувшись от тяжкой зимы:

Мы жали друг другу холодные руки —

И плакали, плакали мы.

Это стихотворение, написанное 30 марта 1891 г., — поэтическое воспоминание той встречи в Воробьевке, которой суждено было стать последней в их жизни. Бржеская пережила Фета (дата смерти ее не известна); из их переписки сохранились только ее письма — письма поэта были ею сожжены.

Среди стихотворений Фета, обращенных к Бржеской (а их около десятка), несомненно, самое значительное—«Далекий друг, пойми мои рыданья...». История его создания представляется следующим образом. В начале 1878 г. Фет послал Бржеской стихотворение «Alter ego». Есть основание думать, что, во-первых, Александра Львовна была посвящена в тайну этой фетовской любви, а во-вторых, поэт хотел найти в ней продолжение своей «первой музы». На такие мысли наводят два стихотворения, вписанные в 1847 г. Фетом в альбом Бржеской: «Я в моих тебя вижу все снах...» (которое представляется нам портретом фетовской «девы-розы») и «Весенних чувств не должно вспоминать...» (где Фет как бы «вводит» Бржескую в свою заветную тему: «И в вас одной и соловей и роза...»). Александра Львовна была тяжело больна, когда получила от Фета «Alter ego»; стихотворение произвело на нее сильное впечатление: «И перевозили меня тогда больную, а я все в уме повторяла ваше «Alter ego»; все ваша лился гляделась в нагорный ручей... с этим я пережила весну». Фет прочитал эти строки в письме Бржеской, полученном им в январе 1879 г.; утром 28 января он написал стихотворение «Далекий друг...» и послал его Александре Львовне (так полагает Г. Блок). В это же время Фет получил еще одно подтверждение того, какую притягательную, жизненную силу находят чуткие читатели в его поэзии; в письме к поэту от 23 января Н. Страхов писал: «Я теперь хожу всегда с Вашими стихотворениями в кармане и читаю их везде, где только можно. Прежние уже знаю наизусть и не могу начитаться». В ответном письме Страхову 28 января Фет написал: «Очень приятно было мне единовременно с Вашим письмом получить от старинной приятельницы из Висбадена другое, в котором она пишет... (Фет сообщает слова Бржеской, приведенные выше). Такие отзывы с совершенно противоположных сторон свидетельствуют, что это правда, а не сочиненная за кофеем штука». К письму Фет приложил автограф только что созданного стихотворения «Далекий друг»...

Далее последовал обмен мнений между критиком и поэтом. Страхов: «Ваше последнее стихотворение — какая прелесть!.. Как это тепло и трогательно! Один знакомый нашел только, что огонь не может плакать. Тонкое замечание! Посмотрите пунктуацию ваших стихотворений: я ее делал — хорошо ли?» (письмо от 24 февраля). Но Фет не согласился: «Не говорят ли —солнце на закате плачет. А что оно, как не огонь» (письмо от 3 марта). Опубликовав стихотворение в журнале «Огонек» (1879, № 8), Страхов все-таки протащил одну из своих поправок — изменив пунктуацию в строке «Не жизни жаль с томительным дыханьем, // Что жизнь и смерть?» так: «Не жизни жаль! С томительным дыханьем...» Фет, дипломатично назвав эту поправку «гениальной», тем не менее оставил страховские варианты без внимания, публикуя стихотворение в первом выпуске «Вечерних Огней».