В Петербурге Достоевского (Достоевский Ф. М.)

Каковы будут мои идеи, если я опущу перо и начну пристально вглядываться в эту ужасающую пучину событий, крутящихся вокруг меня? Недопонятые гении и проклятые поэты, скитающиеся по обломкам и сжигающие свои последние рукописи ради теплой искорки; временем засушенные дома-шалаши в глубине подозрительно тихих улиц с криминальных статей на прилавке и кричащие глаза прохожих, застрявших в этом сером городе. Стану ли я понимать идеи Родиона Раскольникова? Определённо нет. Но я точно знаю, откуда растут ноги.

Родион Раскольников — скандально известный персонаж романа Фёдора Достоевского «Преступление и наказание». Выходец из обедневшей семьи, живущий в комнатушке, едва напоминающей какую-то пародию жилой комнаты, он становится свидетелем этого ужасного, беспощадного человеческого недуга, поражающего наповал — Петербурга.

Этот лик... Петербург... Точёная картинка с глянцевых туристических брошюр, нежный ропот «Медного всадника» Пушкина. Но это наш Петербург. Мы знаем его таким, и вероятно от этого и восторгаемся. Но Петербург Достоевского... Петербург Достоевского — это щепотки пыли из перетёртого обмана с капелькой лести. Это главенствующая культура денег и авторитетов. Это смерть, и кладбища — улицы. Люди здесь — забитые лошади, и забиты они такими-же как они лошадьми. Здесь правила писаны теми, кому не страшно их преступить. Здесь свету места нет, потому что чтобы увидеть его — нужно обжечь глаза. Петербург Достоевского — душегуб. Софья... Милая Сонечка, что сделал с тобой этот несчастный? На этой земле ей пришлось продаться за гроши и пройти через самое невозможное издевательство — ненависть к самой себе, чувство отвращения. Петербургские распивочные всегда радушно открывали свои двери гулякам, желающим запить нарастающее горе на убывающие в кармане червонцы. Прокуренные кабаки стали единственным местечком, в котором можно было бы забыть о гнетущем, но разумеется, до первой пьяной драки. Студенты-оборванцы, отдающие последнее нажитое скупердяем, великодушно предоставляющим им угол для жизни, но больше всего в этих картонных коробках хотелось добровольно задержать дыхание до проступивших вен и слечь. Кстати, о скупердяях. Бедная, почившая такой ужасной смертью, Алёна Ивановна совершила единственное "благое" дело в своей никчемной жизни в не уступающем Петербурге. Топор Раскольникова, движимый не рукой, а теорией, сразил её, а вместе с тем и проблемы её жильцов. И пожалуй, это единственный эпизод, в котором её было бы как-то по человечески жаль. Надменная, уже иссыхающая старуха предпочитала доживать свой век, изживая всех вокруг. Собственные нажитки ценила свыше всего, и ровно также поступали все, у кого в руках оказывался хотя бы один случайный рубль. Петербург не прощает слабых и скитающихся. Сейчас деньги — билет банка, тогда же — билет в жизнь. Да и какая она, эта жизнь, в которой сильнейший является сильнейшим лишь потому что сумел перегрызть кому-то горло? Вот что: Петербург Достоевского — это ад на земле.

В раю не запляшут черти, в болоте не вырастут кусты пахучих роз, а в Петербурге не родятся добродетельные идеи во спасение утопающих. То, что породило сознание Родиона Раскольникова и поразило его самого — родилось здесь, в нищете, обмане и трупном яде. В хвалёном Петербурге, убивающем прохожих, зародилась теория, убившая не только старуху-процентщицу и сестру её, но и самого её автора — Родиона Раскольникова, расколовшегося надвое.