Анализ стихотворения «Хорошее отношение к лошадям» (Маяковский В. В.)

Превыше крестов и труб,

Крещённый в огне и дыме,

Архангел – тяжелоступ –

Здорово, в веках Владимир!

Он возчик и он же конь,

Он прихоть и он же право,

Вздохнул, поплевал в ладонь!

-Держись, ломовая слава!

М. И. Цветаева

«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй»- так начинается роман М. А. Булгакова «Белая гвардия». Велик, потому что это год перелома истории и человеческих судеб; страшен, потому что забыт главный завет Христа: не убий. Доброта, милосердие, сострадание забыты, а тут … «Хорошее отношение к лошадям» В.

Маяковского!

В начале стихотворения используется яркая звукопись:

Били копыта.

Пели будто:

-Гриб.

Грабь. Гроб. Груб.

Аллитерация «бл- гр» создаёт впечатление стука конских копыт по мостовой. Мы вслушиваемся только в эти звуки. Но копыта «поют» лозунги – символы своего времени. Грубость, грабежи, гробы стали настолько обычными явлениями, что именно эти слова слышатся лирическому герою в стуке лошадиных копыт, вызывая ощущение тоски и скорби. Не прибавляют оптимизма и следующие строки:

Ветром опита,

Льдом обута,

Улица скользила.

Маяковский использует одновременно олицетворение и метафору. Улица, обутая в лёд, скользит, качается, словно пьяная. Да ещё ветер, «опивающий» улицу! (Так и вспоминается блоковское: «Холодно, товарищи, холодно!»).

Но вот всё вдруг меняется, произошло нечто такое, что привлекает толпу зевак, пришедших «штаны… Кузнецким клёшить»:

Лошадь на круп

Грохнулась.

Зевакам интересно всё и неинтересен никто. Они здесь, на Кузнецком, чтобы показать ширину своих клёшей.

Толпа тупа и беспощадна. Чужая беда, чужое страдание для этой толпы только очередное развлечение, балаган, в котором платят мелкими монетами:

Смех зазвенел и зазвякал:

-Лошадь упала!

-Упала лошадь!

При помощи метонимии толпа превращается во всю улицу : «Смеялся Кузнецкий». Но почему этот смех представляется лирическому герою «воем»?

Лишь один я

голос свой не вмешивал в вой ему.

Кому присущ вой? Собакам, волкам. Да, волчьей стаей, почуявшей жертву, кажется толпа, окружившая лошадь!

Благодаря таланту Маяковского «глаза лошадиные» мы видим почти кинематографически:

Улица опрокинулась,

течёт по-своем.

Это уже другая улица, другой мир, мир – наоборот, где лирический герой словно остаётся наедине с лошадью:

Подошёл и вижу-

за каплищей каплища

по морде катится,

прячется в шерсти…

«Морда», «шерсть» - звериное. Слёзы как символ боли, страдания – человеческое! «Общая звериная тоска, расплывающаяся в шелесте слов героя, - проявление сострадания и сочувствия:

«Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте –

чего вы думаете, что вы их плоше?

Деточка,

Все мы немного лошади, Каждый из нас по-своему лошадь»

Сначала «вы» как знак уважения, а затем неожиданно ласковое «деточка». Так обращается взрослый к ребёнку, стремясь утешить его. Аллитерация «ша – че – ше» передаёт чуть слышный, на выдохе, шёпот лирического героя.

Есть высокая философия в выражении: «Каждый из нас по-своему лошадь». («Мы с тобою одной крови!»). Значит, «каждый» - только часть природы. И лошадь, и человек – создания Бога, равны перед ним и одинаково любимы, а следовательно, никто не может быть «плоше»! Вот эта сопричастность с Богу должна рождать сострадание и определять отношения между всеми живыми существами.

Что поднимает на ноги «грохнувшуюся» (словечко из толпы) лошадь? Ласковое обращение? Сочувствие? Возможно. А может быть:

-старая –

и не нуждалась в няньке,

может быть, и мысль ей моя казалась пошлА,

только

лошадь

рванулась, встала на ноги,

ржанула

и пошла.

Экспрессивность, выраженная глаголами «рванулась, встала, ржанула, пошла», словно меняет до того неподвижную, «кинематографическую картинку». Из плана ирреального («улица опрокинулась»), в котором возможен разговор с лошадью, мы возвращаемся в реальный мир. Но и в нём лошадь для лирического героя одновременно и «старая», и «рыжий ребёнок». Почему? Может быть, потому, что она обладает теми качествами, которые присущи ребёнку: наивностью, умением быстро забывать обиды, весёлостью. В финале же «старой» лошади и самой «казалось – она жеребёнок». Возможно, простое человеческое сочувствие, доброта, милосердие возвращают ей радость и сознание того, что «…стоило жить, и работать стоило».

Так и слышится чей-то голос их толпы:»Да причём здесь хорошее отношение к лошадям? К людям надо хорошо относиться!»

Жестокость бездуховна по своей природе, её нельзя оправдать ничем. Не случайно перед убийством Раскольникову снится сон, в котором убивают лошадь! Словно Бог предупреждает его, напоминает: «Не убий!»